Ситка - Луис Ламур

Глава 1

Оглядывая лес в поисках Роба Уокера, Жан Лабарж остановился рядом с огромным кипарисом. К этому времени Роб уже должен был подойти к Медовому дереву, поэтому, постояв секунду, Жан направился к назначенному месту встречи. Затем внезапно остановился.

В лесу было очень тихо. Где-то вдалеке, нарушив тишину, каркнула ворона, но других звуков он не услышал, только ветерок шелестел высоко в листве. Мальчик почувствовал, как забилось сердце.

В сплошном ковре опавшей листвы, сразу за кипарисом виднелся отпечаток ботинка, ведущий на юг, вглубь леса.

В свои четырнадцать лет Жан Лабарж знал след каждого мужчины из маленькой деревушки, приютившейся у болот, каждого фермера, обрабатывающего поблизости свое поле, и даже некоторых гуртовщиков, которые иногда проводили скот по огибающей болота дороге. Но этот был незнакомым.

Солнце проникало сквозь листву, покрывая землю пятнами света и тени. Ветра здесь не было, лишь наверху перешептывались листья, потому что сюда, в это место, лежащее глубоко в Великих болотах, не проникал ни ветер, ни посторонние звуки. Здесь надо было ходить неслышно и украдкой, двигаясь в этих безлюдных, таинственных лесах так, как, наверное, двигались люди в давние-давние времена, когда Земля только пробуждалась к жизни.

Под мохнатым болиголовом, рядом с непросыхающими лужами стоячей воды, на пружинистой, похожей на губку, покрытой зеленым мхом почве ничто не шевелилось, только пролетит иногда маленькая птичка или на секунду мелькнет в столбе солнечного света бабочка. Лишь зеленовато-золотые сумерки леса, лишь шуршание крохотных животных в листве. Это были затерянные, неходенные места, это был дом, единственный дом, который он знал с тех пор, как отец перебрался в эти далекие края за Миссиссипи, а мать умерла.

Ни один горожанин не заходил в Великие болота и не пользовался дорогой через покинутую долину за ними, дорога эта была известна как Тропа Теней Смерти. Несколько лет назад, во время войны 1812 года здесь попал в засаду к индейцам отряд солдат, да и до этого случая и после него люди, отправившиеся по этой тропе, исчезали бесследно, не оставив ни единого намека на то, что с ними случилось. Терерь старая тропа заросла травой, о ее существовании забыли чужие, пришлые люди, а жители деревушки, проходя мимо либо вообще не смотрели на нее, либо бросали торопливые, испуганные взгляды на зеленый, сумрачный, похожий на пещеру вход в лес. В пенсильванских деревнях, расположенных на берегах Сасквиханны, верили, что там вечно маршируют призраки погибших солдат, оплакивая свои дома, в которые они уже никогда не вернутся.

Великие болота были землей, нетронутой плугом, и такой жа девственной, как в утро рождения мира. Здесь не было широких проходов между огромными деревьями-колоннами, не было одиноко высящихся величественных гигантов, здесь царили мрачные молчаливые сумерки и даже в полдень, все лежало в тени, кроме редких полян и прудов со стоячей водой, где в густой тишине плавали одинокие водяные лилии, либо запутавшиеся в водорослях, либо покрытые тиной. Камень, брошенный в такой пруд, почти не оставлял кругов на воде, звук его падения, скорее, напоминал чавкание в темноте.

Один из солдат, выживших после того нападения индейцев, отзывался о болоте, как «ужасающей, жестокой, мрачной земле». И все же в болотах существовала жизнь, там обитали не только птицы и мелкие животные. На всем протяжении болот, а также на примыкавших к нему холмах водились не только белки, ондатры и норки, но и олени, волки, пантеры и черные медведи.

Там, где дорога Милл Крик отделяла мир людей и ферм от мира заболоченных джунглей, она разделяла мир Жана Лабаржа, одну часть этого мира он лишь посещал, в другой он жил и был самим собой. Болота были его первой площадкой для игр, затем школой и средством рискованного существования.

Жан ждал рядом с кипарисом и прислушивался. Лес — место, где царит тишина, однако у него много своих собственных звуков, которые хорошо знакомы охотнику. Раскачивающий деревья ветер, скрип ветвей, падение желудя или шишки, шуршание маленького зверька... Эти звуки Жан Лабарж знал, и чувствовал на подсознательном уровне, не обращая на них внимания. Он воспринимал только те звуки и движения, которые чужды лесу.

Человек, чьи следы он видел, был высоким и крупным, потому что расстояния между отпечетками были большими, а сами отпечатки глубокими, говорящими о том, что незнакомец непривычен к лесным путешествиям. Это стало очевидно Жану, пока он шел по следам, замечая, куда ставил ногу человек, и как он двигался. Больее того, этот человек не охотился и не просто бродил, а шел к известной ему цели на юге.

Никто не знал болота так, как Жан. Он вырос на ферме на краю болот, и прежде чем умерла его мать, приходил сюда постоянно, чтобы помочь собирать лечебные травы, которая она продавала в деревне. Теперь, когда ее не стало, он продолжал собирать растения и ягоды и относил их в деревню старику Дину.

В свои четырнадцать лет Жан был высоким, стройным подростком с большими темными глазами и лохмами курчавых, темно-каштановых, почти черных волос.

Плечи его уже стали широкими, хотя сам он оставался очень худым. По его росту, силе и легкой непринужденной походке можно было судить, каким он вырастет. Живя в лесу, Жан рано научился ходить так же неслышно, как лиса или пантера.

После смерти матери на маленькую ферму приехал работать дядя Джордж, но дядя Джордж был добродушным, общительным человеком, который любил веселую компанию и ненавидел одиночество хижины. Более того, он не любил работать точно так же, как любил бездельничать и бессмысленно трепаться. Мальчик спокойно воспринял его приезд, а когда в один прекрасный день дядя Джордж не вернулся из одной из своих многочисленных отлучек, он спокойно воспринял его отсутствие.

Оставшийся один в хижине, Жан продолжал жить, как обычно. Его дядя только раз появлялся в деревушке, где мальчик продавал большую часть мехов и трав, поэтому его исчезновение не вызвало особых комментариев: в нескольких часах ходьбы от болот располагалось несколько селений, и дядя мог находиться в любой из них. У Жана, одинокого, самостоятельного мальчика хватило здравого смысла, чтобы не распространяться об исчезновении дяди. В деревнях постоянные визиты Жана стали чем-то самим собой разумеющимся, и никто никогда бы не поверил — а может быть жителям деревни было все равно, — что он жил один.

Об отце он помнил совсем немного, за исключением того, что рассказывала мать: он ушел в западные горы, чтобы добывать шкуры и пушнину, и в конце концов вернется. Жану он казался смутной, похожей на тень фигурой с бородой, в одежде из оленьей шкуры; он все время курил трубку и был хорошим и добрым. Время от времени Жан слышал в деревнях рассказы о нем, поскольку его отец был для крестьян сказочной фигурой — горцем. Он был таким, каким хотелось стать Жану.

У Жана Лабаржа не было друзей, кроме Роба Уокера. Для жителей соседних селений Жан был сыном «той цыганки», на него с подозрением косились матери матери семейств, которые хотели, чтобы их послушные сыновья и дальше оставались послушными, и опасались, что дружба с Жаном Лабаржем может подействовать на их отпрысков не лучшим образом.