Следы ведут в прошлое - Иван Головня

Часть первая Июнь – месяц жаркий

1

Сквозь приоткрытое окно в кабинет начальника Бережанской губмилиции проникает бодрящий утренний воздух. Вместе со свежим воздухом мощным шквалом врывается в кабинет трескучее воробьиное чириканье, напрочь заглушающее все иные звуки. Похоже, что на какой-то из лип, растущих подле особняка, в котором разместилась Бережанская губмилиция, собрались все до единого городские и окраинные воробьи, чтобы здесь, под окнами столь грозного учреждения, устроить свой шумный митинг.

Впрочем, поднятый воробьями гам нисколько не раздражает хозяина кабинета товарища Онищенко, склонившегося над своими бумагами за громоздким дубовым столом. Скорее наоборот – каждый раз, когда он, прислушиваясь, поднимает от стола голову, на его усталом лице появляется снисходительная усмешка. Он как бы удивляется, о чем так долго и азартно можно спорить.

Начальник Бережанской губмилиции Андриан Карпович Онищенко – среднего роста плотно сбитый мужчина лет под сорок пять. У него изрытое оспой, темное от загара широкое скуластое лицо, тронутые сединой короткие жесткие волосы на круглой голове, крупный хрящеватый нос и большие казацкие усы. Карие глаза его постоянно прищурены – привычка, приобретенная за долгие годы работы в литейке вагоноремонтного завода, – и потому их взгляд кажется жестким и пронизывающим. Одет Андриан Карпович в несколько тесноватый на него поношенный серый люстриновый костюм, в котором он похож на сугубо штатского человека. Он никак не может привыкнуть к кожаной тужурке из-за ее назойливого скрипа. Тонкую слюдяную ручку, которой Онищенко, склонив голову набок, усердно выводит буквы, он держит в своей, похожей на клешню руке осторожно и бережно, будто боится ее сломать.

Кабинет большой и светлый, с высоким лепным потолком. Под ним с самого утра висит густой слой синего табачного дыма – курит Онищенко почти беспрерывно. В углу кабинета величаво возвышается внушительного вида сейф, отделанный по чьей-то прихоти под мрамор и напоминающий постамент для памятника. Вместо памятника на сейфе-постаменте красуется новенькая пишущая машинка «Ундервуд», изрядно припавшая пылью, поскольку ее давно никто не тревожит – в управлении губмилиции нет ни одного человека, который умел бы с нею обращаться, а поискать машинистку не доходят руки.

Под стеной, напротив окна, большой диван, обтянутый черной лоснящейся кожей. Приходится лишь удивляться, каким чудом сохранилось столько превосходной свиной кожи – по меньшей мере на добрых шесть пар сапог – в это крайне неспокойное и трудное время. У другой стены выстроились в неровную шеренгу несколько стульев самых неожиданных форм и стилей.

Единственное украшение кабинета – висящие над диваном портреты пролетарских вождей Ленина и Троцкого. Вожди смотрят на начальника Бережанской губмилиции сурово и испытующе, как бы спрашивая его: «Так когда же ты, товарищ Онищенко, покончишь наконец в своей губернии с бандитами? Доколе будет страдать от них трудовой народ? Когда он сможет начать спокойно строить новую жизнь?»

Ничего вразумительного на немые вопросы пролетарских вождей Андриан Карпович ответить пока не может и потому старается пореже встречаться с ними взглядами. Бороться с бандитами трудно. Да и то сказать, попробуй-ка выловить их, если Бережанская губерния не уступает по территории самой Бельгии. Подумать только – целой Бельгии!

О размерах Бельгии Онищенко услышал на лекции, которую читал в губкоме заезжий профессор, и с тех пор при каждом удобном случае козыряет сравнением своей губернии с этой капиталистической страной. Особенно, когда требует у начальства расширения штатов или хотя бы временной подмоги людьми. Случается, что в пылу спора он кричит какому-нибудь ответственному работнику из Комиссариата внутренних дел республики, не желающему вникнуть в нелегкое положение Бережанской губмилиции: «Ты хоть знаешь, бумажная твоя душа, что моя губерния по своей территории равна целой Бельгии? А то, может, и побольше Бельгии! А людей сколько у меня? Раз-два и обчелся!» На что «бумажная душа» обезоруживающе спокойно объясняет товарищу Онищенко, что на Украине таких губерний много, что есть среди них и побольше Бельгии, что все они кишат бандитами, что трудно всем, что людей повсюду не хватает, – так что, выкручивайся, дорогой товарищ, как знаешь, – спрашивать будем с тебя.

И Андриан Карпович выкручивается. По целым дням и ночам мотается по губернии если не на машине, пошарпаном пятиместном «руссо-балте», то на лошади, гоняясь за бандами, отыскивая заброшенные хутора, где они скрываются, устраивая засады, допрашивая пойманных бандитов, проводя оперативки и делая все остальное, что полагается делать начальнику губмилиции, и даже сверх того.

Поэтому неудивительно, что большей частью кабинет начальника Бережанской губмилиции пустует. Но вчера позвонили из Комвнудел и потребовали немедленно составить и прислать сводку проделанной за прошлый месяц работы, и Адриану Карповичу ничего не оставалось, как отложить все дела и засесть с самого утра за бумаги. Заодно, пользуясь предоставившейся возможностью, он вызвал для беседы начальника Сосницкой уездной милиции.

К одиннадцати часам сводка готова, и Онищенко отдает ее дежурному, чтобы тот отослал в Харьков.

Воробьи к этому времени перестали митинговать и разлетелись по своим воробьиным делам, и теперь в кабинет доносится лишь истеричное повизгивание механической пилы с расположенной неподалеку лесопилки, да еще изредка прогромыхает по булыжной мостовой подвода.

Сходив в дежурку и подкрепившись там кружкой горячего морковного чая с сухарями, Онищенко возвращается в свой кабинет и, сняв пиджак – солнце уже довольно высоко, отчего в кабинете становится заметно жарче, – принимается просматривать скопившиеся на столе бумаги.

Перед полуднем в кабинете появляется начальник Сосницкой милиции Бондарь, худощавый, по-военному подтянутый мужчина в заправленных в высокие сапоги красных кавалерийских галифе и перетянутой крест-накрест скрипучими ремнями потертой кожаной тужурке. На широком ремне, туго стягивающем тонкую талию Бондаря, висит внушительного вида деревянная кобура с маузером. Из-под сбитой набекрень кубанки задорно торчит пышный черный чуб. Вместе с тонкими вразлет бровями, круглыми глазами, похожими на ягоды терновника, тонким с горбинкой носом и щегольскими усиками этот буйный чуб делает начальника Сосницкой милиции похожим на этакого отпетого сорвиголову, отчаянного цыгана-конокрада. На самом деле Бондарь потомственный украинец, выходец из Херсона. Правда, с примесью турецкой крови – его бабушка по матери была турчанкой. На вид Бондарю не больше тридцати.

– Наконец-то! – оживляется Онищенко и, выйдя из-за стола, крепко жмет руку Бондарю. – Заждался я тебя, Александр Афанасьевич.

Онищенко и Бондарь старые знакомые и, несмотря на разницу в возрасте, большие приятели. Познакомились они в феврале двадцатого года в Харькове, где неспокойная военная судьба свела их в Особом отделе Юго-Западного фронта. Они работали там в комиссии по борьбе с бандитизмом. Впрочем, «работали» – не то слово: они денно и нощно дрались с контрреволюционными формированиями, руководимыми всевозможными «батьками», «атаманами» и даже самозваными «гетманами». Затем, летом двадцать первого года, Онищенко и Бондарь в составе особой дивизии ВЧК товарища Якимовича (Онищенко командовал там полком, а Бондарь – эскадроном) воевали с махновцами. Осенью того же двадцать первого их, снова же вместе, бросили на разгром недобитых петлюровских частей, оставшихся в Украине после бегства за границу Верховного атамана. И когда в конце года Онищенко получил назначение на должность начальника Бережанской губмилиции, он добился, чтобы туда же назначили и Бондаря.