Человек дейтерия - Олег Раин

Всю ночь волнистое стекло

по вертикали вверх текло

не сном, не отраженьем –

а головокруженьем.

Хотите страшилку?

Так вот… Во-первых, меня зовут Ксюша. Дурацкое имя, верно? Но вот родители поломали головы, почесали в затылках и нарекли. Я ведь глупенькая была, — не то, что возразить, вообще говорить не умела.

А во-вторых, месяц назад мне исполнилось тринадцать. Тоже число из нелепых, ни рыба ни мясо. Вроде уже не ребенок, но еще и не человек — чертова дюжина, словом. А самое грустное, что за эти тринадцать лет я ни разу еще ни с кем не целовалась. Ни с одним — даже самым сопливым мальчишкой! Честно-честно! Братик Глебушка, конечно, не в счет, как не в счет папа с мамой и прочие дальнобойные родственники. На том же Западе, по слухам, бойфрендами в одиннадцать лет обзаводятся. В мусульманском мире в этом возрасте и вовсе в жены берут! Ни школы тебе, ни учебы муторной, сразу бац! — и под венец с готовеньким мужем, а там и дети не за горами, — пеленки, самокаты, мотоциклы, внуки. Но мне вот тринадцать жахнуло, а я до сих пор оставалась одинокая, нецелованная — принцесса без перин и горошин. Жила себе, надувала губки и знать не знала, что главная беда — совсем даже не в отсутствии мальчишек.

Потому что в один прекрасный день приехал Бизон и забрал нашу маму. Вместе с Глебушкой и парой чемоданов вещей в придачу. Забрал добровольно-принудительно, поскольку мама отправлялась с ним по собственному желанию и нашему нехотению. Только кто нас спрашивал? И Глеба, кстати, тоже никто не спросил. В восемь лет таких вопросов вообще не задают, — хватают под мышку и уносят. Все равно как шляпную коробку или кулек с мусором.

А потому, хотите знать, что такое тринадцать лет, — так я объясню. Это тоска и злость в одном флаконе. И еще — это та самая штука, о которой к старости забывают настолько, что не могут потом вспомнить даже по фотографиям и дневникам. Эффект выветривания. Или как сказали бы ребятки из нашего компьютерного класса — нормальное переформатирование. Раз! — и нет ничего. То есть почти ничего. Только мутноватый отблеск на дне памяти. Как зеркальце, утонувшее в водоеме. А уж мое-то утонет, ой, как глубоко. Поскольку мои тринадцать лет превратились в настоящий водораздел. Между заполненным сказками прошлым и седым нахмуренным будущим. Да какой там водораздел! — самый настоящий раздел. Семьи, имущества и всего остального. Как вы понимаете, в число этого «остального» угодила и я.

Потому что приехал этот мерзкий жирный Бизон и… Впрочем, об этом, я, кажется, говорила…

Сказать по правде, не таким уж мерзким он был. Иначе — зачем бы мама пошла с ним? Конечно, животастый, с двойным подбородком, зато высоченного роста, плечистый, с властной осанкой. Подобрать такому костюм, верно, было непросто. Но он их все-таки где-то находил. Думаю, при его деньгах невыполнимых задач вообще не было. Мы являли собой семью среднего достатка, его же семья наш достаток считала несомненным недостатком. И это было объяснимо. Поскольку Бизон обожал деньги. Он ими оклеивал весь видимый и невидимый мир. Свой, разумеется. Кстати, единственные слова, с которыми он обратился ко мне, означали предложение сладкого местечка в его фирме. Я отказалась, а он, похоже, выпал в осадок, хотя внешне этого не показал. Разве что мелькнуло секундное непонимание на лице и погасло. Люди, отказывающиеся от заработка, наверняка, казались ему инопланетянами. Зачем жить, если нельзя вкусно есть, щеголять в барском прикиде, гонять в роскошных лимузинах и отрываться на дорогих курортах? Вот мама, должно быть, его понимала, а я нет. Да что там! — у Бизона даже глаза были похожи на рублевые монетки — такого же металлического оттенка. Но, елки зеленые! — какой мед они источали, когда Бизон поворачивался к моей матери. Вот на что она клюнула, а вовсе не на деньги. Правда, нам от этого было не легче.

Тратить остаток жизни «в захолустье и нищете» мама решительно не желала, и нас половинили все равно как арбуз. Это нам, это вам…

Пока мама уговаривала папу не волноваться и не ругаться, Бизон не вмешивался. Кстати, и не Бизоном его звали, а Маратом Аркадьевичем Владимирским. Это я из визитки вычитала. То есть вычитала и тут же забыла, потому что весь наш поселок именовал этого человека Бизоном. За тяжелый нрав, за мощный загривок, за примесь американизма во всем, что он носил, пил-ел и на чем ездил. Вот и сейчас двое его помощников, таких же мордастых и рослых, волокли и устраивали мамины чемоданы в хозяйском «хаммере». Если кто не знает, то «хаммер» — такое огромное корыто на колесах-жерновах. А еще он напоминает культуриста-качка, уважающего пошире расставить руки и ноги. То есть «хаммер» настолько широк, что там, где втиснется две «Оки» и запросто проедет «Нива», он непременно застрянет, как лиса меж двух березок. Правда, скорости и мощностей этой прожорливой машине не занимать, и неудивительно, что люди с байскими комплексами западают именно на этот агрегат. И ни на чем ином разъезжать по нашим пыльным дорогам Бизон просто не мог. Либо на танке, либо на «хаммере». Кстати, и фар на его скуластой машине насчитывалось не меньше десятка, и сигнал напоминал рев слона. Такие джипы я видела по телеку в боевых сводках из Ирака с Афганистаном. Для полной схожести не хватало разве что пулемета на крыше. Но и без пулемета мордастый Марат Аркадьевич был способен на агрессию. Он и сейчас подлейшим образом разлучал меня с мамой и братиком. Впрочем, Глебушка, дурачок такой, был уже куплен с потрохами. Моего братца попросту усадили за руль «хаммера» и дали поиграть с переключением скоростей. Он и взялся играть, абсолютно отрешившись от действительности. Ухал, гудел и фыркал — верно, воображал себя гонщиком серебряной мечты, кривоносым таксистом из фильмов Люка Бессона, водителем космокрейсера и еще бог знает кем.

Папа же угрюмо стоял на крыльце и сжимал в руках незаряженную бескурковку. То есть я-то знала, что ружье не заряжено, а он, вероятно, об этом понятия не имел. О чем вообще может знать человек, когда у него забирают сына и увозят жену? Я не сомневалась, что в голове у него вихрились совсем иные мысли.

— Успокойся, Димочка! Признайся, всё к тому и шло. Зачем себя и других мучить? И, пожалуйста, не при детях… — мама говорила быстро и неубедительно, левой рукой теребя ворот папиной рубашки, правой застегивая и расстегивая свой собственный. Циркулем расставив ноги, Бизон стоял на некотором отдалении и с каменным выражением на лице следил за переговорами. Он напоминал этакую базальтовую скалу, а вернее — обелиск из тех, что устанавливают воинам-победителям. Только сам Бизон походил сейчас на оккупанта и захватчика. Поскольку стоял на нашей территории возле грядки с цветами, посаженными когда-то мамой — всего-то в нескольких шагах от нашего домика. В один из моментов до отца тоже дошла эта простая и обидная мысль. Потому что, не дослушав маму, он быстро вскинул ружье и прицелился в Бизона. Я одна сохранила спокойствие, все прочие восприняли происходящее вполне серьезно. Мама с криком ударила по стволу снизу вверх, Бизон пружинисто присел, а ружье всего-навсего сухо щелкнуло — точно переломили тоненькую веточку.