Филипп Август - Эрнест Дюплесси

* * *

Филиппу II (1165–1223) выпало стать одним из самых выдающихся королей Франции. Его сравнивали с Карлом Великим и римскими императорами, откуда взялось его почетное прозвище Август, то есть «Преумножитель». По мнению многих авторитетных историков, с эпохой этого государя связано превращение Франции из скопления феодальных владений в крупное государство, одно из сильнейших в средневековой Европе.

Однако начало правления Филиппа отнюдь не предвещало таких масштабных свершений. Отцом Филиппа был Людовик VII (1137–1180) – человек благочестивый, добродетельный, но слабый правитель, совершенно неспособный обуздать своевольных вассалов. А самым крупным из этих вассалов был король английский Генрих II, который помимо английского трона занимал престол герцога Нормандского, а также выступал владетелем целого ряда иных земель во Франции, за которые и приносил феодальную присягу-оммаж французскому королю. Но одно дело присяга, другое дело – реальная власть. Умный, циничный и агрессивный Генрих энергично теснил Людовика, собирая под своей властью все новые и новые владения, пока его так называемая Анжуйская империя не вобрала в себя больше французских территорий, чем их осталось у самого французского короля.

Существовала весьма вероятная возможность, что английский государь поглотит слабеющую Францию, создав под своим скипетром новую европейскую сверхдержаву. Тем более что у Людовика VII долгое время не было наследника. Поэтому день 25 августа 1165 г. стал переломным в истории, ибо именно в этот день у Людовика и его третьей жены Адели Шампанской родился сын Филипп. Мальчику так радовались, что назвали его Богоданным (Dieudonné). Впрочем, радость вполне могла оказаться преждевременной, потому что ребенком Филипп не отличался крепким здоровьем, часто болел, да и был робок и пуглив – совсем не подобающие качества в век, когда рыцарские доблесть и отвага ценились превыше всего. Незадолго до дня, в который отец решил короновать сына (Филиппу тогда почти исполнилось четырнадцать лет), юноша заблудился во время охоты в лесу и был найден еле живым от ужаса и голода только на третий день поисков. От потрясения у Филиппа началась горячка. Снедаемого страхом за жизнь единственного сына Людовика разбил паралич. Через год король умер. 18 сентября 1180 г. пятнадцатилетний Филипп II вступил на престол Франции. Молодого и неопытного юношу со всех сторон окружали враги, и его правление обещало стать бесславным и недолгим. Но вышло иначе. За внешне робкой натурой молодого короля обнаружились железная воля, гибкий ум и дальновидность.

Умело настраивая против Генриха Английского его сыновей, а затем перессорив между собой и самих братьев, Филипп сумел отвратить угрозу поглощения Франции могущественным соседом и в свою очередь начал теснить англичан, отбирая у них замок за замком, город за городом. Решающий момент наступил после смерти в 1199 г. самого опасного из его противников – Ричарда Львиное Сердце, вместе с которым Филипп ходил в Третий крестовый поход (1189–1192) и с которым долго и безуспешно воевал. Когда непобедимого Ричарда сменил на английском троне коварный и беспринципный, но слабовольный Иоанн (Джон), прозванный потомками Безземельным, ситуация коренным образом изменилась в пользу Филиппа. Тем не менее борьба шла долгая и упорная, и исход ее определился в драматической битве при Бувине 28 июля 1214 г., описанию которой отведено много страниц исторического романа Эрнеста Дюплесси.

Немало места уделено в книге Дюплесси и личной жизни Филиппа Августа, сюжету тоже весьма запутанному и интригующему. Его первая жена Изабелла де Эно умерла при родах совсем молодой, не дожив до двадцатого дня рождения. Второй брак с принцессой датской Ингеборгой оказался неудачным – король без объяснения причин отверг жену сразу после первой ночи. Вопреки тому что папа не дал разрешения на развод с Ингеборгой, Филипп женился в третий раз, на дочери маркграфа Истрийского Агнессе Меранской. Как и следовало ожидать, своеволие государя вызвало суровый гнев церковных властей. О том, как развивались события и чем они завершились, читатель узнает из романа Эрнеста Дюплесси «Филипп Август». Хотя автор, стремясь к художественной выразительности, допускает ряд отступлений от исторических фактов, в целом роман довольно точно отражает непростую эпоху в жизни французского государства и образ такой неординарной личности, как Филипп II Август, король, «подаривший французам Отечество», как выразился Морис Дрюон.

Теплым весенним утром 1200 года отряд всадников, блестящее вооружение и богатая экипировка которых покрылись пылью за время продолжительного пути, медленно поднимался на знаменитую гору Дор в Оверни.

Яркий блеск солнца, отражавшийся от шлемов, живописный пейзаж, многочисленные неровности дороги, то нырявшей в бездну оврага, то взбиравшейся на отвесные скалы – все помогало придать этой кавалькаде воинственный и живописный вид.

Оруженосец на крепкой лошади ехал в качестве дозорного на сто шагов впереди отряда. Эту предосторожность делали необходимой небезопасность дорог и многочисленные шайки разбойников.

Оруженосец был человек высокий и сильный, со смуглым цветом лица, с резкими чертами; черные живые глаза скрывались под густыми бровями. Зоркий взгляд, вечно настороженный, не упускавший ни малейшего возвышения на дороге, даже самого крошечного кустика, не рассмотрев его с мелочным вниманием, так же как и суровая и серьезная физиономия, выдавали в нем солдата, давно привыкшего к опасности и искусного мастера узнавать о ее приближении.

Он был экипирован с ног до головы. Но форма оружия, без всяких украшений, хотя превосходной работы, не позволяла спутать его даже издали с двумя рыцарями, которые следовали за ним. Они не сняли доспехов, но заменили шлемы большими коричневыми шапками, а руки без нарукавников и латных рукавиц позволяли видеть рукава камзолов, подбитых красной шелковой материей. Золотой крест, висевший на груди, и пальмовая ветвь на шапке показывали, что они возвращались из крестовых походов. Оба были молоды, и их наружность, гордая без дерзости, благородная и непринужденная осанка показывали высокое происхождение. Но более всего в них поражал контраст.

Один, ехавший на могучем немецком жеребце, черном как гагат, медленная и гордая поступь которого гармонировала с серьезным и сдержанным видом всадника, выглядел лет на тридцать. Высокий и сильный, он носил свое тяжелое вооружение с легкостью, выдававшей большую физическую силу. Лицо его поражало не столько правильностью черт, сколько выражением благородства и достоинства. Но красота его была затуманена меланхолией. Нахмуренные брови и неопределенное выражение взгляда указывали на ум, долго блуждавший в туманных краях мечтаний, и обнаруживали какое-то тайное горе.

Другой, несколькими годами моложе первого, казался бы почти ребенком, если бы солнце Палестины не сделало смуглым цвет его кожи, – столько было живости в его больших голубых глазах, находившихся беспрерывно в движении, веселости на его свежем лице и лукавства на губах, вечно улыбавшихся.