Я учусь быть мамой - Лена Никитина

Мама

Каждый человек рано или поздно задумывается о правильности своего пути и о том, какие возможности были упущены. В 2010 году на наш вопрос: «Если бы не столько детей, кем бы ты была, мама?» – 80-летняя Лена Алексеевна ответила: «Крокодилом!»

В это издание вошли три ее работы.

«Отчий дом», первая книга, подписанная только ее именем, появилась в 1982 году. В ее основу положен цикл авторских публикаций в «Комсомольской правде» – самой популярной и смелой газете Советского Союза, куда маму пригласили вести рубрику «Домашний педсовет». Сказали: «Надо, Лена Алексеевна! Кому же, как не вам!» – и она добросовестно читала сотни писем, анализировала, обобщала и писала целыми подвалами.

Признаюсь, «Отчий дом» я не люблю. Это памятник периоду, когда мамы у нас просто не было. Была известный педагог, «та самая Никитина». Были непрекращающиеся заседания каких-то советов и ассоциаций, работа для «Комсомолки» и на ТВ (передача «Для вас, родители!», тоже всесоюзная), череда выступлений и поездок по всему Союзу.

А если она и оставалась дома, то часто мы слышали одно: «Мама работает». Хозяйство – на старших сестрах, а она сидит где-нибудь на втором этаже за прикрытой (не до конца, впрочем) дверью, за стареньким столом, приспособленным под письменный. Стол и все его окрестности покрыты раскрытыми книжками и журналами, слоями писем и выписок. Посередине – рукописные, заклеенные бумажными лоскутками листы, исписанные ее крупным твердым почерком учителя-словесника. Старая настольная лампа, большие чашки с чаем, которые мы ей носим по очереди…

Потом мама читает всему семейству то, что у нее получилось.

Семейство всерьез обсуждает, делает замечания и советует что-нибудь подправить. Нам – от 8 (младшей Любаше) до 20 (Алексею). Мне, «главному критику», – едва ли 14. Так сказать, «педагогика сотрудничества» в действии.

Мама выслушивает, поправляет. По ходу обсуждает с нами разные воспитательные проблемы и включает потом наши суждения в книжки. Мы, дети, знаем, что вместе с мамой делаем нечто очень важное, причем для всего человечества.

Это много значило для нас. И все же, вздыхая, свидетельствую: чрезмерная уважительность к детским мнениям, да еще помноженная на публичность, дала не самый лучший результат. Как мне представляется сейчас, «сотрудничество» со взрослыми превысило меру, когда оно было нам по-настоящему полезно, и перегрело нашу амбициозность.

В самом начале книжки «Я учусь быть мамой» я, 16-летняя, отвечаю на вопрос: «Зачем детям нужна мама?». В то время я не вылезаю из книг, могу настрочить вполне связный текст на любую гуманитарную тему и уже вижу себя едва ли не лучшим журналистом страны. Ну как же: ведь я в маминых книжках выступаю равноправным собеседником!

В главке «Разговор о совести» Лена Алексеевна после жаркой дискуссии соглашается с 17-летним Алексеем, который убежден, что «ребенок приобретает свои нравственные критерии, когда еще ничего не понимает, как бы впитывает с молоком матери свои нравственные оценки».

В дополненном издании 1989 года публикуется письмо из армии 19-летнего Ивана, который размышляет о важности семьи, словно бы говоря с трибуны.

20-летняя Анна дает в пользование «всему человечеству» личные дневники. Сейчас она вспоминает: «Редактор требовал книгу в расширенном варианте, да еще в сжатые сроки. Мама уговаривала меня опубликовать фрагменты из моих записей о детях: “Анютик, ты столько времени мне сэкономишь – несколько страниц готового текста! Да и книга намного живее и интереснее станет!”»

Сегодня, конечно, интереснее всего не читать наши категоричные и не всегда собственные юношеские мысли, а видеть, какой импульс к размышлениям они дают Лене Алексеевне. Ее внутренняя работа не останавливается. Она постоянно готова к «обратной связи», к рассмотрению другой позиции, критическому пересмотру собственных взглядов. Сила ее доверия к нам и нашим мнениям была просто невероятной. Она была убеждена, что в совместном поиске истины взрослый и ребенок имеют абсолютно равные позиции.

«Отчий дом» – отлично сконструированная методичка. Но все же в ее авторе – больше от публициста, воспитателя, лектора, чем от нашей мамы. И название соответствующее – высоконравственное и претенциозное, в духе тогдашнего официального газетного и педагогического стиля.

Часть вторая – это собственно книга «Я учусь быть мамой», которая писалась и дополнялась в течение 15 лет. В ней уже мысли, заложенные когда-то в «Отчем доме», разворачиваются во многом совершенно неожиданным образом.

Так, в главке «Время на воспитание» («Отчий дом») она пишет: «Меня спрашивают: “Когда вы все успеваете: работа, хозяйство и детей куча?” – а я смеюсь: “Все-то как раз не успеваю. Просто из всех дел выбираю: что важнее – то и делаю…”»

А в «Я учусь быть мамой» (главка «Четыре наши ипостаси») признается, что все равно «разрывалась на части»: «У Бориса все ясно: главное – дело, остальное – постольку поскольку. А у меня что главное? И есть ли оно у меня? Я стараюсь везде успеть одинаково, но…»

И дальше, размышляя, она приходит к настоящему открытию, которому вскоре находит подтверждение у серьезных ученых: оказывается, самой природой предусмотрено, что женщина сначала должна состояться как мать, а уже затем – профессионально. Более того, «материнство требует высочайшего развития чувств. Образование и профессиональная деятельность должны развивать, а не угнетать эту сильную сторону женской психики…» (главка «Одно другому должно помогать!»).

Удивительно, как у такого замечательного аналитика, каким была моя мама (ей было вполне под силу пару докторских диссертаций написать), все «головные», рассудочные тезисы пропитываются тем явным, но неосязаемым, что называется любовью!

Период, когда были написаны все три части нынешнего издания, охватывает более двадцати пяти лет. За это время с мамой и с нашей семьей произошло многое. И одним из самых сложных и опасных испытаний была слава, «медные трубы». В какой-то момент в «семье-лаборатории» (открытой на всеобщее обозрение и использование!) роль авторитетной и представительной главы почти целиком поглотила нашу маму.

В 1992 году она запишет: «Как-то после очередного выступления в большой аудитории у меня заботливо спросили: “Столько было встреч; вы, наверное, устали?” А мне стало смешно: от этого да устать? От эйфории взаимной симпатии и уважения, атмосферы значительности происходящего? Да это все только бодрит! А возвращаюсь домой – обступают совсем другие дела и люди, среди которых ты обыкновенный человек, и я быстро выдыхаюсь, сникаю, даже болею… Раньше мы жили и об этом рассказывали и писали, а теперь рассказываем и пишем, не успевая жить… Фактически поменяли трудное и безусловно важное на куда более легкое и не столь уж нужное, зато приятное… Лучше бы продолжать жить и попытаться осмыслить и обобщить нажитое, наработанное, ведь никто за нас это не сделает…»