Унесённые «Призраком» - Мария Роше

…Всё опять начнется с чистого листа:

Дым забвения твой образ заволок,

Но, наверное, на память неспроста

Аккуратно кем-то загнут уголок.

Я запомню глубину любимых глаз,

Ты найдешь мой след в неведомой дали,

И поверь, что б ни случилось, в этот раз

Мы вернемся, как из бездны корабли…

Казалось, ее, спящую, теплую, беззащитную, внезапно окатили холодной водой. Сердце отчаянно колотилось, кровь стучала в висках, глаза смотрели – и отказывались верить увиденному. В голове творилось нечто невообразимое: мысли путались, мелькали какие-то странные картинки, звучали незнакомые голоса…

Сидящий напротив мужчина оглядел ее, недовольно поджав губы:

– Ты похожа на вытащенную из воды рыбу, Кэтрин. Это всего лишь ветер.

Он протянул руку и захлопнул приоткрытое окно кареты, в которой они ехали вдвоем. Пригляделся к проплывающим мимо темным пятнам:

– Еще пара миль – и мы в Саутгемптоне.

Она медленно обвела взглядом скромное внутреннее убранство четырехместной кареты, у которой, судя по тряске и характерному скрипу, не было ни пружин, ни рессор. Удивительно, как в подобных условиях ей вообще удалось задремать.

Еще более удивительным был приснившийся сон.

Даже сном его трудно назвать. Как будто на какое-то время она полностью перенеслась в другой мир, в другое время и в совершенно другую жизнь. Еще пару мгновений назад она могла бы вспомнить подробности… но, как это часто бывает с неожиданно прерванными сновидениями, образы и события растаяли в памяти, оставив лишь послевкусие. Горькое – и волшебное, словно после первого поцелуя.

Она опустила глаза и уставилась на свое черное шелковое платье. Кашемировая шаль на ее плечах тоже была черной.

– Когда моя милая сестра говорила, что после смерти отца ты ведешь себя несколько странно, я не поверил ей, – пристально глядя на нее, проговорил мужчина. – Но теперь вижу, что так и есть. Ничего, это пройдет. Длительное морское путешествие и смена обстановки – лучшее средство от печали. Я уверен, что когда осенью ты вернешься домой…

– Осенью? – невольно вырвалось у нее. Разве морские путешествия бывают такими долгими?

– Кэтрин, мы же все обсудили. – Ее дядя вздохнул и поправил воротничок. – До Багамских островов примерно полтора месяца пути, может, больше, но будем надеяться на лучшее. Пару месяцев мы пробудем на острове Абако, а затем отправимся назад, морем до Саутгемптона и – домой, в Хартфордшир. Как раз незаметно пролетят те самые полгода, которые необходимо выждать до оглашения завещания полковника Маккейна, твоего отца.

– А если мы задержимся? – Она с трудом проглотила застрявший в горле комок. – Море… оно такое непредсказуемое. К тому же, я слышала, путь до британских колоний небезопасен.

– Душечка, – самодовольно усмехнулся дядя Грэм, – доверься мне. Тебе совершенно не о чем волноваться.

«Марион!»

Она резко подняла голову и испуганно огляделась. Крошечное пламя свечи, стоящей рядом на табурете, от ее дыхания метнулось в сторону. Надо же было промаяться полночи и заснуть, лежа на животе и уткнувшись лицом в подушку!

«Марион, ты слышишь меня?! Вставай, они пришли за тобой!..»

Звонкий мальчишеский голос до сих пор эхом звучал в ушах. Неделя прошла с того жуткого утра, когда ищейки, нанятые бароном Дугласом, напали на ее след, но Мэри все еще умирала от страха, вспоминая подробности. Даже здесь, за сотню миль от Лондона, в котором ее преследователей видели в последний раз.

Когда труппа театра «Ройял» покинула Эдинбург и направилась в столицу Англии, Мэри испытала некоторое облегчение, наивно полагая, что теперь ее будет труднее найти. Но люди ее отца, видимо, очень хотели получить награду за поимку беглянки, поэтому сразу же по приезду в Лондон наведались в помещение, снятое для проживания актеров. К счастью, Питер вовремя заметил их и помог девушке спрятаться. А на рассвете следующего дня этот пронырливый рыжий парнишка какими-то закоулками провел ее к центральной почтовой станции и посадил на дилижанс до Саутгемптона.

С шести утра до пяти вечера Мэри тряслась в неудобной шестиместной карете в обществе незнакомых мужчин и женщин. Ночь они провели в Бейзингстоке, а потом продолжили путь, и вот, наконец, вчера вечером дилижанс остановился возле портовой гостиницы, где приезжие коротали время в ожидании своего корабля.

Прогоревшая свеча мигнула в последний раз и погасла. В маленькой комнатке стало совсем темно. Мэри глубоко вздохнула, села на жесткой кровати и закуталась в одеяло.

Она не помнила, снилось ли ей что-нибудь. В душе царило полное опустошение, и девушка догадывалась, почему: очередная глава ее жизни заканчивалась, и ей предстояло начать все заново, с чистого листа. Уже во второй раз. Как и год назад, было страшно до дрожи, но она справилась тогда, справится и теперь. А потом…

– Соберись, Мэри-Энн, – строгим шепотом сказала она себе, подражая голосу матери. – Думаю, уже утро, поэтому тебе следует привести себя в порядок, а затем отправиться в порт, чтобы узнать, когда отходит корабль.

Девушка решительно сбросила одеяло, обула туфли, встала и отряхнула помятое платье. За последнее время она привыкла спать, не раздеваясь. Если преследователи появятся ночью и придется бежать, она должна быть готова.

Вода в кувшине была ледяная. Мэри намочила маленькое полотенце, тщательно обтерла лицо и шею, вымыла руки и напоследок прополоскала рот. Прическу пришлось делать в темноте и без зеркала, но она не переживала: если что, шляпка прикроет любые изъяны. Когда она закончила, за окном уже посветлело. Выглянуть на улицу девушка побоялась, но, судя по доносившимся снизу громким голосам, жители Саутгемптона возвращались к своим ежедневным делам и заботам.

Вещей у нее с собой было немного: все уместилось в простой дорожный мешок, с которым обычно путешествовали служанки. Порывшись в нем, Мэри вытащила завернутый в салфетку кусок хлеба с сыром – скудный завтрак, приготовленный ей в дорогу сестрой Питера, Дженни. Ах, Дженни, как забавно ты пела арию дона Херонимо из «Дуэньи» – со смеху можно было лопнуть!

«Что за проклятье – упрямая дочь:

Отцу, что ни день, огорченья и муки.

Поклонники, письма и прочие штуки,

А дельный жених изгоняется прочь.

Что за проклятье – упрямая дочь!» 1