Причуды богов - Елена Арсеньева

Уйми бездумное роптанье

И обреки все сердце вновь

На безграничное страданье,

На бесконечную любовь!

Каролина Павлова

…Ночник не горел, и пока глаза привыкали ктемноте, Юлии пришлось постоять у двери, вдыхая запах табака и пыли, и хорошейперчаточной кожи, и чего-то особенного – словом, запах мужчины. Чужого мужчины!

Она по-прежнему ничего не видела. Все небо заокном затянуто тучами, ветер ярится, а здесь так тепло, так тихо. Так томно!

Очертания кровати выступили из тьмы, и Юлияторопливыми, невесомыми шажками добралась до нее, постояла мгновение, глубоковздохнув, и осторожно, чуть дыша, присела, а потом прилегла с самого краешка. Унее было такое ощущение, будто бросилась она в эту роковую постель как в омут.

Ну ничего! Самое главное сделано! Самоестрашное позади! И теперь можно не мучиться сомнениями, как вчера, как всюдорогу до станции: «Может быть, сегодня. Может быть, уже этой ночью…»

* * *

«Может быть, сегодня! Может быть, уже этойночью мы станем любовниками. Нет, мужем и женой!»

Конь устало взбрыкнул; Юлия натянула поводья,чувствуя, что краснеет: а вдруг скакун почуял ее горячечные мысли?

Подбежал работник: «Милости проше, добрый пан,ясная пани!» – подхватил лошадей под уздцы, сунулся было поддержать стремя, ноАдам оказался проворнее и уже соскочил с седла, ревниво оттолкнул работника,принял Юлию на руки и медленно, неохотно опустил на землю, крепко прижимая ксебе и скользя губами от виска к шее. И снова эти мысли, от которыхперехватывает дыхание и слабнут ноги: «Сегодня ночью!» Юлия видела, как бьетсясиняя жилка на его горле, и не сомневалась, что он думает о том же!

Работник пялился на них с любопытством.

– Н-но, холоп!.. – Адам, очнувшись,брезгливо отстранил его с пути рукоятью хлыста и, подхватив Юлию под локоток,повел в дом.

Несколько мохнатых шавок с лаем бросилисьиз-под крыльца, и Юлия тихонько засмеялась: уж больно старательно выслуживалисьсобачонки перед сухоньким человечком в старом кунтуше [1] и форменной фуражке, напяленной явновпопыхах, и хотя начальник станции силился принять достойно-грозный вид, сразубыло ясно, что натура у него добрейшая.

– Лошадей! – скомандовал Адам. – Нопрежде ужин!

«Значит, поедем дальше! – разочарованновздохнула Юлия. – Ну что ж, это самое разумное. Ведь почти ночь на дворе!Господи, я так устала! И вообще…» – Она прикусила губу, изо всех сил стараясьдержаться небрежно и не выказать, до чего она обиделась на Адама, который,оказывается, жаждет ее меньше, чем она его. А следовало бы наоборот!

Тем временем начальник станции что-то отвечал,всплескивая руками, но из-за лая проклятых шавок трудно было хоть что-нибудьразобрать.

– Тють, скаженные! – вдруг заорал онмогучим басом, неожиданным для его сложения, и трижды топнул в крыльцо. Шавки,сочтя, очевидно, свою службу выполненной и вполне одобренной, немедленноубрались туда же, откуда взялись, а начальник станции повторил и слова свои, ижест, и мимику крайнего отчаяния:

– Лошадей?! Какие лошади?! Две клячи на дворе,да хоть бы их и не было вовсе! Что с них проку?! Ни под седло, ни в упряжку!Что сегодня с вельможными панами поделалось? Все так и гонят в Варшаву!

– Мы едем из Варшавы, – подала голосЮлия, однако это дела не поправило: начальник станции вновь всплеснул руками:

– Пшепрашам бардзо [2], ничего не могу поделать, даже зарадичудесных очей ясной пани! Однако же проше пана, пани не гневаться и непечалиться. В доме моем они отыщут уютный ночлег, а к утру кони вполне отдохнути смогут вновь нести на себе таких прелестных седоков!

Юлия не могла не улыбнуться этим цветистымречам. Вдобавок она вовсе не была огорчена тем, что предстоит заночевать здесь.Итак, ночь с 16 на 17 ноября 1830 года навсегда сохранится в ее памяти! Сколькораз, пока они ехали рядом с Адамом – так близко, что лошади их чуть не терлисьбоками, – Юлия делала вид, что засматривается, как сияет Божий мир подчистым небом, радуясь последним погожим денькам, как солнце прячется за речку,как заря румянит облака, а сама думала, как поведет себя, если вдруг Адам возлекакого-нибудь уединенного стожка остановится, снимет ее с седла, опрокинет вдушистое сено… Она и хотела, и боялась этого. Ну вот, время пришло! Конечно,здесь, на станции, в простынях, перинах и подушках, все будет не такромантично, как в душистом, шуршащем сене, однако что ж, такова судьба!

Она вздохнула обреченно-счастливо – и неповерила своим ушам, услыхав, что Адам требует для них две комнаты. Кровьбросилась ей в лицо. Две?! И тут же Юлия мысленно пристыдила себя: разумеется,она все время забывает, как благороден Адам. Несомненно, он желает Юлию так же,как и она его, однако пока они не повенчаны, пока не стали по закону мужем иженой… Ах, как это правильно! Как благоразумно! Как пристойно! И как скучно! Аразве не от этой самой скучной благопристойности очертя голову бежала она изродительского дома?! И вот… Слезы навернулись на глаза, но тут же новая догадкамгновенно высушила их: да ведь Адам просто не хочет компрометировать ее передэтим забавным старичком! А вдруг тот приметил, что на ее плотно обтянутомперчаткою пальце нет необходимой выпуклости, указывающей на обручальное кольцо,и называет ее «пани», а не «панна» только из деликатности? Эти две комнатызаказаны Адамом лишь для отвода глаз, ну а ночью, несомненно… О, несомненно!

Юлия ободрилась, перестала хмуриться и свыражением приличествующей скромности на лице вошла в дверь, почтительноотворенную для нее начальником станции.