Непокорная красотка - Джейд Ли

Что она, Джиллиан Эймс, внебрачный ребенок барона и скромная горничная, делает здесь во всех этих драгоценностях? Ступив на путь к своей мечте, она должна была бы испытывать благоговейный трепет. У нее был достаток, поддержка и самое главное – прекрасная возможность удачно выйти замуж, что обеспечило бы ее саму и ее мать до конца их дней. Она должна была бы лезть из кожи вон от радостного возбуждения, но вместо этого только и думает о том, что она лгунья и воровка, укравшая чужую жизнь. К горлу начали подкатывать слезы, когда она с удивлением почувствовала, как Стивен крепко взял ее сзади за плечи и развернул к себе лицом, чтобы посмотреть ей прямо в глаза.

– Аманда? Что случилось?

– Мне здесь не место, – пролепетала она, чувствуя, как глаза ее округляются от ужаса. – Я хотела сказать…

– Тсс, спокойно, все хорошо. Вы, – Аманда Фейт Виндхэм.

– Нет…

– Да. Послушайте меня, Аманда. Вы красивая женщина, находящаяся под опекой графа и ставшая открытием сезона еще до своего первого выхода в свет.

Она густо покраснела.

– Это просто абсурдно, – прошептала она, не понимая смысла его отчаянных слов, произнесенных внезапно осипшим голосом. Все ее мысли были заняты лишь этими золотистыми искорками в его глазах; дыхание его участилось, и она почувствовала, как забилось собственное сердце.

Он нагнулся к ней, и его темные волосы коснулись ее лба. Их прерывистое дыхание смешалось. Не осознавая, что сама двинулась ему навстречу, она вдруг оказалась в его объятиях и почувствовала, как тело ее сладко подалось вверх, едва его губы приблизились к ее губам.

Посвящается женщине, научившей меня быть леди, моей матери Джейн, а также моим дочерям, Аманде и Шерилин, у каждой из которых есть собственный перечень своих правил

Настоящая леди

никогда не появляется на людях простоволосой

– Теперь-то ты раскаиваешься?…

Джиллиан Эймс приостановилась на поляне позади своего домика, борясь с охватившей ее дрожью, не имевшей, впрочем, никакого отношения к позднему зимнему снегу, тихо падавшему ей на волосы. И тут снова в морозном воздухе эхом прокатился зычный голос преподобного Хэллоусби, несмотря на то, что сам священник находился внутри этого хлипкого строения.

– Мэри Эймс, я еще раз спрашиваю тебя: ты раскаиваешься? Твоя дочь умерла. Твои грехи очевидны. Раскаиваешься ли ты?

Джиллиан поспешила к задней части их хижины и, крадучись вдоль стены, стала напряженно прислушиваться к тому, что происходило в доме. Прикрыв глаза, она представила себе эту сцену. Ее мать, должно быть, сидит, согнувшись у камина, и кашляет тем страшным кашлем, из-за которого Джиллиан пришлось оставить ее, чтобы поискать какие-то лечебные травы.

Преподобный Хэллоусби, конечно, возвышается над ней, крепко сомкнув руки; его узкое лицо, ясное дело, раскраснелось от праведного гнева.

Но затем Джиллиан уловила совсем другие звуки. Какое-то согласное бормотание, а вслед за ним – ободряющий шепот. И, по меньшей мере, пять «аминь» подряд. С преподобным Хэллоусби были его вечные спутницы: он всегда водил с собой двух верующих женщин, которые дружно поддерживали его, когда он выходил пугать прихожан тем, что они лишают себя Царства Небесного.

– Покайся, Мэри Эймс! Покайся, я говорю!

Джиллиан прижала кулак к своим губам, стараясь сдержать бурлившую в ней ярость. Ей хотелось тут же ворваться в дом и защитить мать, хотелось схватить большую палку и молотить ею этого довольного собой самодура по голове, пока он не истечет кровью.

Она уже делала нечто подобное раньше. Но теперь не могла. Только не сейчас. Считалось, что она умерла. Поэтому она стояла под снегом, дрожа от гнева и бессилия, но остановить эти благочестивые разглагольствования не могла.

– Для Джиллиан теперь уже слишком поздно, Мэри Эймс. Она сейчас мучительно корчится в адском пламени. И это расплата за Господа нашего!

И тут послышался голос ее матери, отчаянно коверкающей слова:

– Ох, да я вам не верю. Уходите уже. Мне нужно в уборную.

Джиллиан застыла, пораженная намеренно грубым тоном своей матери; она затаила дыхание, понимая, что если сделает хотя бы один вдох, то не выдержит и разразится хохотом. Она должна была бы догадаться, что надменному викарию не удастся запугать ее мать. С Мэри Эймс такое не пройдет, не на того напал.

Джиллиан прижалась ухом к задней стене, стараясь услышать, что там происходит. Мертвая тишина внутри указывала на то, что у шокированных гостей, которые явились увещевать ее мать, просто отнялся дар речи. Трудно даже представить себе, чтобы кто-то имел наглость упомянуть о низменных потребностях тела в присутствии священника!

– Вот и хорошо, – как ни в чем не бывало продолжила Мэри Эймс.

Затем наступила пауза, потому что женщина зашлась в приступе страшного кашля. Джиллиан с замиранием сердца ждала, удастся ли матери на этот раз восстановить дыхание. Ей было страшно представить, что этот приступ может стать… Но кашель прекратился, и Мэри Эймс снова заговорила. Голос ее в неподвижном воздухе звучал твердо:

– Вы можете посмотреть на это, если хотите. Занавесок у нас нет, и я слишком стара, чтобы выходить на улицу. – Джиллиан услышала характерный звук тянувшегося по полу ночного горшка.

– Боже праведный, Мэри, должен же быть у тебя хоть какой-то стыд? – дрожащим от возмущения голосом произнесла миссис Смитти; лицо ее наверняка скривилось в презрительной гримасе.

– Все, что у меня есть, – это чувствительный мочевой пузырь и необходимость срочно пописать.

Наступила еще одна долгая пауза, в течение которой преподобный отец, очевидно, стоял на месте, пытаясь уличить мать во лжи. Но это была лишь пустая трата времени. За пятьдесят с лишним лет жизни у Мэри Эймс уже не осталось ни капли стыдливости. Она точно сделала бы свое дело прямо на глазах благочестивого священника и даже бровью не повела бы при этом.

Поэтому Джиллиан не удивилась, сразу после этого услышав звук торопливых шагов. Уже в следующее мгновение преподобный Хэллоусби и две его престарелые приспешницы вылетели из скромного домика Эймсов. Несмотря на риск быть замеченной, Джиллиан очень хотелось посмотреть на их бегство, и она притаилась за углом. Рукой она по-прежнему прикрывала рот, чтобы не рассмеяться. А вот ее мать себя не сдерживала. Стукнув своей палкой по входной двери, она гордо закудахтала, как курица, которой удалось отстоять свой курятник.

– Ступайте-ка лучше в свой приход, преподобный! – крикнула она. – А на нашем болоте мы хотим потихоньку грешить с миром!

Из своего укрытия Джиллиан видела, как священник запрыгнул в свою красивую повозку, схватил вожжи и с обиженным видом отправился восвояси. Хотя сам он не соизволил оглянуться на хижину, за него это сделали обе его верные прихожанки, вложившие в эти взгляды всю свою ненависть и благочестивое негодование.