Князь сердца моего - Елена Арсеньева

Кто, кроме сердца, даст любви закон?..

С. Глинка

Май едва перевалил за середину, но жара установиласьнестерпимая, так что Волга у песчаных отмелей насквозь прогрелась. Воздух былнапоен острым духом цветущей по берегам дикой смородины и будоражил душу.Серебряные листья тальника трепетали под легким ветерком; заливался в вышинежаворонок, и Ангелина, раскинув руки, выгнулась, едва не касаясь водыраспущенными золотистыми локонами, ощущая, как счастье пронизывает ее каждымлучом солнца, каждой трелью, льющейся с небес. Твердые ребрышки песка щекоталиподошвы. Ангелина осторожно плеснула на себя воду и провела влажными ладонямипо белому взопревшему телу, наслаждаясь своей нежной кожей, налитой грудью,длинными ногами, очертания которых в прозрачной воде двоились, словно рыбийхвост. Нет, русалочий хвост!

Ангелина расхохоталась и решила, что, ежели невзначай кточужой покажется, она прикинется русалкою и уплывет к другому берегу, скроетсятам среди тальников. Именно в таких зарослях и живут речные владычицы, которыевсегда охочи приласкать неосторожного купальщика, да так, чтобы забыл он белыйсвет, опустился в их объятиях на дно. А кому нужны неосторожные купальщицывроде Ангелины? Осклизлому, зеленобородому старику-водяному? Нет, бывалошныелюди сказывают, будто водяной стар лишь на ущербе луны, а при рождении ее онмолод.

Хоть и уверяла себя Ангелина, что бояться нечего, а все жеойкнула, когда длинное стройное тело почти без брызг врезалось в воду,прочертило за собой сверкающий след; вот из волн поднялась мокрая голова,встряхнулась, отбрасывая с лица светло-русые пряди, и серые насмешливые глазаглянули на Ангелину вприщур.

Казалось, этот взгляд длился долго-долго, и что-то произошлос миром в эти мгновения, и Ангелина даже вскрикнула, осознав, что прежнееощущение счастья было подобно легкому дуновению ветерка перед тем бурнымсмятением чувств, которое обрушилось на нее и потрясло все существо.

От изумления («Надо же, накликала!») она забыла дажезавизжать и стояла недвижимо до тех пор, пока «водяной» не воспрял из волн вовесь свой немалый рост и не встал рядом.

Он был обнажен по пояс, и от никогда прежде не виданнойкрасоты и гармонии стройного юношеского тела у Ангелины приостановилось сердце,а потом забилось так торопливо, что она стала задыхаться. Капельки водыпереливались на гладких прямых его плечах, кожа была золотистая, чуть тронутаяпервым весенним загаром, а вовсе не зеленовато-бледная, какая подобала быповелителю речных глубин. И от бедер его не змеился чешуйчатый рыбий хвост, а вводу погружены были обыкновенные ноги, совсем по-человечьи обтянутые белымиполотняными мокрыми исподниками.

Как ни была простодушна Ангелина, она все же сообразила, чтоникакой перед ней не водяной, а такой же купальщик, как и она, с тою лишьразницей, что незнакомец, пусть и прекрасный, все-таки мало-мальски одет, а вотона-то стоит перед ним голым-голешенька!

Самое время было завопить и спугнуть охальника, но горло уАнгелины почему-то пересохло, а ноги отнялись. Она только и смогла, что глубоковздохнуть, когда незнакомец приблизился, неотрывно глядя ей в глаза, причемвзор его сделался вдруг недоверчивым, изумленным, а дыхание участилось так, чтоАнгелина увидела, как мелькает, пульсируя, жилка на его сильной шее, кожанезнакомца покрылась ознобными пупырышками, а крошечные соски на великолепновылепленной груди затвердели... точь-в-точь как у нее самой, смятенно понялаАнгелина и попыталась хоть грудь прикрыть, но не смогла шелохнуться: толькообреченно закрыла глаза, когда губы незнакомца дотронулись до ее губ.

Сначала это было лишь осторожным касанием, но уже черезмгновение вся их кровь, гонимая бешеным стуком смятенных сердец, прилила кгубам, и они затрепетали, пробуя друг друга на вкус, дрожащие языки делалисьвсе смелее, рты алчно засасывали друг друга.

Ангелина пошатнулась, когда пальцы незнакомца повторилиочертания ее грудей, а потом так же неторопливо, дразняще, сводя с ума,поползли по животу к ногам.

Чтобы не упасть, ей пришлось за что-то схватиться. Подладонями оказалось мокрое полотно, и Ангелина краешком затуманенного сознанияпоняла, что это чресла незнакомца. Отдаваясь поцелую, она ухватилась за мокруюткань, но пальцы ее соскользнули, поползли по животу юноши, а внизу этогоплоского мускулистого живота наткнулись на твердую выпуклость, которую Ангелинас любопытством ощупала. Незнакомец обморочно застонал, не отрываясь в поцелуеот ее губ, и, подхватив девушку на руки, понес на отмель, прогретую насквозь,так что пылающее тело Ангелины не ощутило ни малейшего холода, только по бедрампровели чьи-то прохладные ладони, но не остудили внутренний жар, а распалили еедо полного самозабвения, до того, что она, повинуясь древнему темному зову,бессознательно развела ноги и выгнулась, желая сейчас одного: встречногодвижения мужского тела. И незнакомец ответил на ее зов.

– ...У нас в Нижнем купцы считают, что ученье – баловство, адля дочерей – даже вредное занятие, но Ангелина получила изрядное образование.Что же до прочего... Жизнь в глухой деревне мало простору дает для светскоговоспитания, – рассказывала гостье княгиня Елизавета Измайлова, – а к Смольномудуша у девочки никогда не лежала из-за суровости тамошних порядков. Впрочем, кчему обременять вас нашими заботами?..

Гостья-француженка понимающе посмотрела на княгиню своимиминдалевидными темно-карими глазами. Дивный разрез этих ярких глаз позволялпредположить, что и все лицо маркизы д’Антраге было очаровательно до того, какего изуродовала сабля какого-то санкюлота [1], опьяневшего от безнаказанности икрови, – одного из тех, кто косил головы своих жертв по Парижу. Маркиза чудомосталась жива, но вот уже более двадцати лет принуждена скрывать своеизуродованное шрамом лицо подобием чадры – столь изящной и сшитой из такойпрозрачной кисеи, что она казалась необходимым дополнением элегантного туалета.

Маркиза д’Антраге умоляюще сложила руки:

– Не могу не принять близко к сердцу того, что касаетсядочери моей дорогой подруги! Были ли у нее домашние воспитатели?

– Как не быть? – почти обиделась старая княгиня. – Медамов имосье перебывало – бессчетно! Вы же знаете: в наше время стоит лишь зватьсяфранцузом, чтобы заслужить доверие знатных фамилий, однако учителями они былистоль ничтожными, что физиономии и имена их совсем вышли из памяти!