А ты попробуй - Уильям Сатклифф

Зевс, кто вывел смертных на дорогу, чтобы они поняли

Зевс, кто сделал так, что мудрость приходит через страдание

Ахилл – Агамемнон

Ощущается лучше, чем когда-либо, и гораздо чувствительнее.

Джон Уэйн Боббит

– Спинка не откидывается.

– Не может быть.

– Говорю, не откидывается.

– Смотри. – Я вступаю в борьбу с самолетным креслом. Оно не поддается. – Действительно, сломано.

Она торжествует – и улыбается полускрыто одной из самых желчных своих улыбок. Так, словно говорит: “Ты настолько туп, что даже не понимаешь, когда над тобой смеются”. Две недели назад она оттаскала бы меня за уши, рассмеялась в лицо, обозвала бы сексистом и пиздоболом. Сейчас – единственной ухмылкой она дает понять, что, во-первых, считает меня идиотом, и во-вторых, что это не мое дело.

– Пусти меня на свое место.

Я молчу. Я приехал в аэропорт заранее, зарегистрировал билеты (специально попросив место у окна), полтора часа прождал Лиз, которая появилась в последнюю минуту и заявила, что не перевела деньги в чеки – так что нам пришлось бегать по всему аэропорту, искать единственное место, где их выдают, и если бы оно оказалось закрыто, я понятия не имею, что бы мы делали. Наверно... наверно, я бы три месяца катался по Индии в одиночку. Или пришлось бы одалживать ей деньги – но тогда нам хватило бы только на половину дороги – нет, это невозможно – и с какой стати я должен одалживать ей деньги. Нет уж. У нее было достаточно времени на сборы.

– Пусти меня на свое место. Ты все равно читаешь – ты все равно не будешь откидываться. А я хочу спать.

Врет. Мы только взлетели, и сейчас ясный день. Отличный вид из окна. Я специально попросил это место – я знаю, что это детство, но мне нравится летать, ясно? И я не собираюсь стыдиться того, что люблю смотреть в окно. Может, я уже вырос из этого, но мне все равно. Мне нравится, и все тут.

– Дэйвид... Ты меня слышишь?

Она сверкает глазами, и все черты ее лица сложились в одну презрительную гримасу, словно говоря: “Ну, скажи, что ты хочешь смотреть в окно. Давай. Ну, говори. Тогда уж точно станет ясно – и нам уже не отвертеться, – что в свои девятнадцать лет ты на самом деле двенадцатилетний сопляк, и что тебе не стыдно быть полным мудаком”.

Я не параноик – все это четко написано в изгибе ее ноздрей и в раскосых глазах.

Противнее всего то, что я вовсе не читаю. Я лишь изредка заглядываю в книгу, и почти все время смотрю в окно. Но она поймала меня как раз за книгой, и теперь я не могу сказать, что не читаю, потому что буду выглядеть эгоистом, а она именно этого и добивается.

– Хорошо, – говорю я. – Сейчас.

Я закрываю книгу, бросаю демонстративный взгляд в окно, чтобы показать, что я не эгоист, и что иду на серьезную жертву. Лиз вздыхает, и я вижу краем глаза, как она качает головой. Со мной все ясно, и что бы я ни сделал, она только укрепится в своем мнении.

Она меня ненавидит. Она думает, что я неразвит, эгоистичен, невыдержан и самонадеян. Боже мой, я уступаю ей место – и, между прочим, могу захотеть спать, и будет негде, потому что откидывающееся кресло я отдал ей – а она теперь сидит, качает головой, и считает меня эгоистом. Это оскорбительно!

Я не понимаю, почему. Я не понимаю, что изменилось. Всего две недели назад мы были лучшими друзьями, почти влюбленными. Сейчас мы привязаны друг к другу – летим в Индию на три месяца – и она обращается со мной, как с куском тухлого мяса. Может я и на самом деле неразвит, эгоистичен, невыдержан и самонадеян, но раньше ей это нравилось. Я не изменился. И не вижу причин меняться только потому, что она теперь другая.

Я много раз слышал старый прикол, что попасть в Индию – это попасть в духовку, но представления не имел о том, что попасть в Индию – это действительно попасть в духовку.

Делийский аэропорт это... это уссаться можно. Нельзя впихнуть столько народа в такое маленькое пространство, чтобы они не начали друг друга жрать. Это невозможно. Но кажется, никому кроме меня не было дела до толпы.

Проторчав три часа в иммиграционной службе, мы вышли наконец из аэропорта и обнаружили на улице еще больший дурдом. Мы и минуты не пробыли на воздухе, как куча оборванных вонючих мужиков набросилась на нас и принялась драть на куски – наверно для того, чтобы каждая наша конечность добралась до города на отдельном транспорте. Это было омерзительно. Я чувствовал себя так, словно меня грабят. Грабят в духовке. Все эти мудозвоны, которые пытались затащить нас в свои такси были такими оборванными и отчаянными, что мне захотелось домой прямо сейчас.

Лиз заметила, что еще какие-то рюкзачники из нашего самолета двинулись к автобусу, и мы, грудью проложив себе путь сквозь толпу, вскарабкались вслед за ними. Мотор уже работал, и мы с облегчением опустились на сиденья, решив, что успели как раз вовремя. Водитель сердито ткнул пальцем сначала в наши сумки, потом на крышу автобуса. Тогда я заметил, что ни у кого больше нет с собой багажа, и нам пришлось выходить из автобуса, чтобы тут же оказаться в новой толпе оборванцев, наперебой предлагающих забросить наше барахло на крышу. Я был уверен, что они сопрут рюкзаки в ту самую минуту, когда я повернусь к ним спиной, поэтому попытался вскарабкаться на крышу сам, но тут мужик в красном тюрбане, очевидно, начальник всех закидывателей сумок на крышу, столкнул меня с лестницы и вцепился в багаж. Я уступил. Все время, пока он прикручивал рюкзаки веревкой, я не спускал с него глаз. Весь его вид говорил о том, что он знает, что делает; несколько сумок были уже наверху, и я решил, что может так оно и должно быть. Спустившись с лестницы, он принялся дергать головой снизу вверх и приговаривать “дэнги-дэнги”.

– Он хочет денег, – сказала Лиз.

– За что? Это его работа. Я вполне мог закинуть рюкзаки сам.

– Ради Бога, дай ему денег. Я пойду займу места.

– Но у меня нет денег. Вряд ли он берет чеки.

– Ну дай же ему хоть что-нибудь.

– Что? Подтирочную бумагу? Вчерашний “Гардиан”?

Она не удостоила меня ответом и полезла в автобус.

– Дэнги. Дэнги.

– У меня нет.

– Дэнги.

Он прицепился к моему рукаву, и толпа вокруг нас стала уплотняться.

– Слушай, друг, у меня нет сейчас денег. Я не успел разменять.

– ДЭНГИ!

Я вывернул карманы – показать, что у меня нет денег, и оттуда вывалилалась целая горсть английских монет. Он злобно зыркнул на меня глазами и кинулся собирать мелочь. Поднялся переполох, куча народу сцепилась из-за этой меди, и я смог улизнуть в автобус, надеясь, что буду уже далеко, когда они поймут, что монеты всего лишь английские.