Приключения Кавалера и Клея - Майкл Чабон

Моему отцу

Мы имеем эту историю невозможных решений для неразрешимых проблем.

Уилл Эйснер, в разговоре

Чудесное спасение!

Натаниель Готорн. «Уэйкфилд»

Много лет спустя, давая интервью или разглагольствуя перед аудиторией пожилых фанатов на съезде любителей комиксов о своем с Джо Кавалером величайшем творении, Сэм Клей, так, между прочим, любил заявить, что еще мальчиком, со связанными руками и ногами засунутым внутрь герметичного сосуда, известного как Бруклин, что в городе Нью-Йорке, он без конца видел сны про Гарри Гудини.

— Для меня Кларк Кент в телефонной будке и Гарри Гудини в упаковочной клети никакой разницы не составляли, — заученно распространялся Сэмми на «Чудоконе», «Ангулеме» или перед издателем «Комикс джорнал». — Вся штука была в том, что наружу вылезал уже совсем не тот человек, что туда забирался. Знаете первое магическое действо Гудини — когда он еще только начинал? Оно называлось «Метаморфоза». Все это никогда не было просто вопросом эскейпа, высвобождения. Здесь также присутствовал вопрос трансформации.

Правда же заключалась в том, что ребенком Сэмми испытывал в лучшем случае лишь поверхностный интерес к Гарри Гудини и его легендарным подвигам. Его великими героями были Никола Тесла, Луи Пастер и Джек Лондон. Тем не менее оценка Сэмми своей роли (точнее, роли своего воображения) в рождении Эскаписта, как и со всеми его лучшими выдумками, звучала вполне правдоподобно. Сны его всегда бывали немного гудинистыми — это были сны куколки, силящейся вырваться на свободу из своего глухого кокона, безумно жаждущей вкусить света и воздуха.

Гудини был кумиром невысоких мужчин, городских мальчиков и евреев; Самуилу Клейману случилось подпасть сразу под все три упомянутые категории. Сэмми стукнуло семнадцать, когда начались приключения: хвастлив, не столь быстр на ногу, как он себе воображал, и, подобно многим оптимистам, склонен слегка перевозбуждаться. Красивым (по крайней мере, в каком-то общепризнанном смысле) его никак нельзя было назвать. Лицо Сэмми представляло собой перевернутый треугольник — лоб крупный, подбородок остроконечный, губы вечно надуты, а нос тупой, задиристый. К тому же Сэмми сутулился и не умел носить одежду: вид у него всегда был такой, словно из него только что вытряхнули деньги, данные мамой на ленч. Каждое утро он выходил из дома с самыми что ни на есть безволосо-невинными щечками, однако уже к полудню от чистого бритья оставалось одно воспоминание, и все же мрачная щетина городского бродяги никакой крутой внешности ему не придавала. Сэмми считал себя форменным уродом, но так получалось лишь потому, что он никогда не видел себя во сне. Почти весь 1931 год он разносил «Игл» подписчикам лишь затем, чтобы позволить себе купить пару гантелей, с которыми он следующие восемь лет каждое утро упражнялся, пока его руки и торс не стали сильными и мускулистыми; перенесенный в раннем детстве полиомиелит оставил ему ноги дохлятика. Ростом Сэмми был пять футов пять дюймов в носках и с кепкой. Когда кто-то звал его хитрожопым умником, Сэмми, подобно всем своим друзьям, принимал это за комплимент. Не вполне понимая, как работает телевизор, атомная энергия и антигравитация, он все это обожал и втайне лелеял мечту (одну из тысячи подобных) закончить свои дни на теплых солнечных пляжах Великого Полярного океана планеты Венера. Всеядный читатель с жилкой самосовершенствования, Сэмми уютно зачитывался Стивенсоном, Лондоном и Уэллсом, с сознанием долга одолевал Вулфа, Драйзера и Дос Пассоса, обожал С. Дж. Перельмана. Режим самосовершенствования маскировал для него обычно виновный во всем аппетит. Тайной страстью — во всяком случае, одной из них — Сэмми служили пресловутые и никчемные сокровищницы крови и чудес, дешевые бульварные романы. В 1933 году он бдительно выслеживал и прочитывал все ежедвухнедельные выпуски «Тени», а впоследствии далеко продвинулся с добычей полных собраний выпусков «Мстителя» и «Дока Саваджа».

Долгое сотрудничество Кавалера и Клея — а вместе с ним и подлинная история рождения Эскаписта — началось в 1939 году, ближе к концу октября, той судьбоносной ночью, когда матушка Сэмми вломилась к нему в спальню, приложила его стальным кулачком слева по черепу, после чего велела подвинуться и освободить место его кузену из Праги. Сэмми сел на кровати. Сердце его колотилось где-то во рту. В ярком свечении лампы дневного света над кухонной раковиной он различил стройного молодого человека примерно своего возраста, привалившегося, точно знак вопроса, к дверному косяку. Одной рукой паренек придерживал у себя под мышкой растрепанную пачку газет, а другой закрывал лицо, словно бы от стыда. Крепким тычком отпихивая зазевавшегося Сэмми к стене, миссис Клейман пояснила, что это Йозеф Кавалер, сын ее брата Эмиля, и он только что прибыл в Нью-Йорк на автобусе «грейхаунд» аж из самого Сан-Франциско.

— А что с ним такое? — спросил Сэмми, отползая назад. Наконец его спина коснулась холодной штукатурки. Обе подушки он предусмотрительно прихватил с собой. — Он что, болен?

— А ты как думаешь? — сказала его матушка, принимаясь хлопать ладонью по вакантному простору простыни, словно желая раскидать по сторонам некие малоприятные частички, оставшиеся там от Сэмми. Миссис Клейман только что прибыла домой с последнего вечера своего двухнедельного кладбищенского дежурства в Бельвю, где она работала психиатрической медсестрой. От нее все еще отдавало больничным духом, однако из-под свободного воротника ее форменной одежды шел слабый запах лавандовой воды, в которой она купала свое миниатюрное тельце. Естественный же ее аромат был резким, пикантным — примерно так пахло, когда Сэмми чинил свои карандаши. — Он же едва на ногах стоит.

Поверх своей матушки Сэмми попытался получше разглядеть несчастного Йозефа Кавалера в мешковатом твидовом костюме. Вообще-то он худо-бедно знал, что у него есть чешские кузены. Однако матушка ни словом не обмолвилась, что кто-то из них приедет с визитом. Не говоря уж о том, что этот самый кузен станет делить с Сэмми постель. И еще ему не очень было понятно, каким боком здесь Сан-Франциско.

— Ну вот, — сказала матушка Сэмми, снова выпрямляясь, явно довольная тем, что выдворила своего сына на самые восточные пять дюймов матраца. Затем она повернулась к Йозефу Кавалеру: — Иди сюда. Хочу тебе кое-что сказать. — Крепко ухватив племянника за уши, точно кувшин за ручки, миссис Клейман по очереди прижалась губами к обеим его щекам. — Ты все-таки сюда добрался. Ага? Ты здесь.

— Ага, — отозвался Йозеф Кавалер. Впрочем, без особой уверенности.

Матушка Сэмми вручила молодому человеку полотенце и вышла. Сразу же после ее ухода Сэмми в темпе вернул себе несколько драгоценных дюймов кровати, пока его кузен по-прежнему стоял рядом, потирая и без того истерзанные щеки. Мгновение спустя миссис Клейман выключила на кухне свет, и они остались в темноте. Сэмми услышал тяжкий и медленный вздох своего кузена. Пачка газет зашелестела, а потом со звуком тяжелого поражения рухнула на пол. Пуговицы пиджака Йозефа Кавалера стукнули о спинку стула. Брюки его шуршали, пока он их стягивал. Молодой человек сбросил один ботинок, затем другой. Его наручные часы звякнули о стакан с водой на тумбочке. Затем Йозеф Кавалер вместе со струей холодного воздуха оказался под одеялами, принося вдобавок запах сигарет, влажных волосатых подмышек, а также какой-то сладковатый, несколько ностальгический аромат, который, как вскоре распознал Сэмми, шел у него изо рта. Повинен тут был остаток «специального угощения» матушки Сэмми в виде брусочка чернослива, главную часть которого составлял вовсе не чернослив, что и придавало ему такой особенный запах. Самому Сэмми лишь довелось наблюдать за тем, как его матушка заворачивает брусочек в вощеную бумагу, кладет его на тарелку и ставит в «фригидар». Итак, она знала, что ее племянник прибудет сегодня вечером, даже рассчитывала, что он захочет перекусить, а Сэмми ровным счетом ничего про это не сказала.