Детство Левы - Борис Минаев

Моей маме,

Тамаре Матвеевне Минаевой,

посвящается…

«ЗА ВСЁ В ТРЕВОГЕ…» МНЕ БЛИЗКА ЭТА ЁМКАЯ ФОРМУЛА ДЕТСТВА, РАСТВОРЁННАЯ В КНИГЕ БОРИСА МИНАЕВА С НЕНАВЯЗЧИВОСТЬЮ САМОЙ ДОСТОВЕРНОСТИ.

Виктор Ерофеев

ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ ОЧЕНЬ МАЛО. ЕСЛИ, НАПРИМЕР, СУДИТЬ ПО ТЕЛЕВИЗОРУ, ТАКИХ ЛЮДЕЙ ВООБЩЕ НЕТ. БОРИС МИНАЕВ, — ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ДРУЖБОЙ С КОТОРЫМ Я ГОРЖУСЬ ВОТ УЖЕ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА, — СМОТРИТ НА МИР ГЛАЗАМИ ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА. КАК ОН СОХРАНИЛ ТАКОЙ ВЗГЛЯД — ЗАГАДКА.

Андрей Максимов,

драматург, ведущий программы «Ночной полёт»

ЛЮБЛЮ БОРИСА МИНАЕВА, ЛУЧШЕГО СОВРЕМЕННОГО ПРОЗАИКА ИЗ ДО СИХ ПОР НЕНАПЕЧАТАННЫХ, ДА И ВООБЩЕ ЛУЧШЕГО. ЕГО РАССКАЗЫ — ЭТО СЕРЬЁЗНАЯ ПРОЗА, ПОСЛЕ ЗНАКОМСТВА С КОТОРОЙ ЛЮБОЙ РЕБЁНОК НАЧНЁТ ПОНИМАТЬ, ЧТО ТАКОЕ ИСКУССТВО СЛОВА.

Ольга Корф,

директор московского Дома детской книги

Я ЗНАЮ ЕГО ДАВНО. ОЧЕНЬ ДАВНО. ОН ВСЕГДА КУДА-ТО УБЕГАЛ, КУДА-ТО ПРЯТАЛСЯ, СКОЛЬКО СЕБЯ ПОМНЮ. СЕЙЧАС ВОТ СПРЯТАЛСЯ В ЭТУ КНИЖКУ. НАДЕЮСЬ, ВСЕ МЫ ПОЛУЧИМ ОТ ЭТОГО СВОЁ УДОВОЛЬСТВИЕ.

Валентин Юмашев

ТРОГАТЕЛЬНО ТИХИЙ ЧЕЛОВЕК БОРЯ МИНАЕВ РАБОТАЕТ ПИСАТЕЛЕМ. НА ЗАТОПТАННОМ ПРОСТРАНСТВЕ ТЕМ, МНОГОКРАТНО ИЗУРОДОВАННЫХ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ, СЛОВ, ПРОТЁРТЫХ ЕЮ ДО ДЫР. НО СТОИТ ПОГРУЗИТЬСЯ В ПРОЗРАЧНУЮ РЕЧКУ ЕГО ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ, В ЕГО ПРОСТЕНЬКУЮ ИНТОНАЦИЮ, ТРОГАЮЩУЮ ТЕБЯ ИЗНУТРИ ЗА РЕБРА (ТАКОЙ БОЛЬШЕ НЕТ НИ У КОГО, БЫЛА У ГАЙДАРА, А СЕЙЧАС НЕТ), НАЧИНАЕШЬ ВДРУГ ПЛАКАТЬ И СМЕЯТЬСЯ, ОТ ОПРОКИНУВШЕГОСЯ НА ТЕБЯ МИРА, КОТОРЫЙ, КАК ТЫ ДУМАЛ, УЦЕЛЕЛ ЛИШЬ В ТЕБЕ. ОТ МИРА, КОТОРЫЙ ИСТАЯЛ, ОСТАВИВ НЕЖНЫЕ ЦАРАПИНЫ НА СЕРДЦЕ.

Владимир Чернов,

главный редактор журнала «Огонёк»

КАЖЕТСЯ, НОРМАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ РЕБЁНКА — ЭТО КОГДА ОН ХОЧЕТ ВЫРАСТИ. СТАТЬ БОЛЬШИМ. ГЕРОЙ БОРИСА МИНАЕВА НЕ ХОЧЕТ ВЫРАСТИ. ОН ХОЧЕТ СТАТЬ МАЛЕНЬКИМ. НЕ ПРОСТО ОСТАТЬСЯ РЕБЁНКОМ, НО «СТАТЬ ЕЩЁ МЕНЬШЕ». МЕНЬШЕ МУХИ. ТО ЕСТЬ КАК БЫ ВООБЩЕ ИСЧЕЗНУТЬ. ЭТО ИНТЕРЕСНОЕ САМООЩУЩЕНИЕ У СУЩЕСТВА, ПОЯВИВШЕГОСЯ НА СВЕТ, КОГДА УЖЕ С ДЕСЯТОК МИРНЫХ ЛЕТ МИНУЛО ПОСЛЕ ПОБЕДЫ В БОЛЬШОЙ ВОЙНЕ, КОТОРАЯ, КАК ВЕРИЛОСЬ, БЫЛА ПОСЛЕДНЕЙ, И ВПЕРЕДИ ПРОСТИРАЛИСЬ СВЕТЛЫЕ ДАЛИ, ОТКРЫВАЛИСЬ ВСЕ ПУТИ. ЕСЛИ ЖЕ БЕЗ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО НАРКОЗА, ТО ПРОСТО НОРМАЛЬНЫЙ БЫЛ МАЛЬЧИК, «С ОБЫЧНОЙ ВНЕШНОСТЬЮ, ДОВОЛЬНО СНОСНОЙ СУДЬБОЙ И ДОСТАТОЧНО ОПРЕДЕЛЁННЫМ БУДУЩИМ». С ЖИВЫМИ РОДИТЕЛЯМИ, ДОБАВЛЮ Я, ЧТО ТОЖЕ НЕ ВСЕМ ПОКОЛЕНИЯМ ДАВАЛОСЬ ДО НЕГО. А В ГЛУБИНЕ — МУЧАЕТСЯ СОВСЕМ ДРУГОЙ: «ИЗДЁРГАННЫЙ, ПОТЕРЯВШИЙ ВЕРУ В ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕК», КОТОРОМУ ВПОРУ «ЕСТЬ ЗЕМЛЮ» ИЛИ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ПЫЛИНКУ. ПОЧЕМУ? ПОТОМУ ЛИ, ЧТО ДЕТСКИЕ ИГРЫ В НОРМАЛЬНОМ МОСКОВСКОМ ДВОРЕ БЫЛИ ПРОПИТАНЫ, КАК ЯДОМ, ЖЕСТОКОСТЬЮ И НАСИЛИЕМ? ИЛИ ЗАПРЕДЕЛЬНЫМ СОЗНАНИЕМ БОРИС МИНАЕВ ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО ЖИЗНЬ СТРАШНА, ЧТО ПОДСТУПАЮТ «МЯТЕЖИ И КАЗНИ», ЧТО «СВЕТЛАЯ ПОЛОСА» — ВСЕГО ТОЛЬКО ПОЛОСА?

Лев Аннинский

В детстве меня называли Мамин Хвостик. Это обидное прозвище возникло неслучайно. Я действительно мог ходить с мамой куда угодно, стоять в любой очереди, скучать в парикмахерской и химчистке, лишь бы быть рядом с ней.

Очень мне нравилась моя мама.

Нравилось главным образом то, что рядом с ней я переставал бояться. Ничего мне было не страшно. А вот как только мама куда-нибудь отходила — пробить чек в кассе, или в парикмахерское кресло, я начинал ужасно беспокоиться — вдруг она куда-нибудь пропадёт?

Но она не пропадала — возвращалась всегда вовремя.

Это чудесное мамино свойство очень сильно меня поражало. Иногда, если мы просто шли по улице, я забегал немножко вперёд и смотрел на маму издали: как она идёт. Шла она тоже очень красиво, постукивая каблучками. И несла легко самую тяжёлую сумку. И всегда улыбалась мне издали.

Если мама уставала и ложилась отдохнуть, я тоже забирался рядом с ней. Но долго лежать просто так не мог. Скоро начинал ворочаться, вздыхать. И тогда мама спрашивала меня сонным голосом:

— Ну, чего елозишь?

А я отвечал:

— Ничего. Расскажи чего-нибудь.

Мама вздыхала, думала.

— Ну, что тебе рассказать? — говорила она. — Жил-был волшебник… Построил он однажды дворец. И думает: кого бы в нём поселить?

Я начинал ещё больше елозить, только от удовольствия.

— Ну-ка, тихо! — говорила мама.

— Ну вот, построил он дворец и думает: дай-ка я в нём поселю самого послушного мальчика, который кашу хорошо ест, маме помогает и долго играет один.

…Постепенно становилось темно. Мне очень хотелось, чтобы мама подольше не зажигала свет. Так было лучше — лежать в темноте и слушать сказку.

— Да, — говорила мама. — Искал-искал он такого мальчика, но никак найти не мог. И тогда…

Мама задумывалась.

Я тихонько подталкивал её в бок.

— Чего толкаешься? — недовольно говорила она. — Я сказку вспоминаю… Знаешь что, давай я тебе лучше стихи почитаю.

— Давай, — тихо соглашался я. Мама редко рассказывала сказки до конца. Обычно они у неё кончались в самом начале. А я привык к этому и не обижался.

— Значит, так, — говорила мама, — слушай:

Как ныне сбирается вещий Олег,

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег,

Обрек он мечам и пожарам…

— Тебе всё понятно? — интересовалась мама.

— Понятно, — говорил я. — Дальше рассказывай.

— Ну вот, — говорила она. — А дальше встречает он одного волшебника и тот ему говорит: ты, князь, умрёшь от коня своего.

— Как это — от коня? — не понимал я.

— Ну вот, так вот — от коня! — сердилась мама. — Непонятные слова понимаешь, а простые нет! Ладно, давай я тебе спою…

И она начинала петь.

Там вдали за рекой загорались огни…

В небе ясном заря догорала…

Сотня юных бойцов

Из будёновских войск

На разведку в поля поскакала…

Я слушал песню, затаив дыхание. Лучше всего у мамы получались песни. Она пела их спокойно, не то чтобы уж очень громко, но звучно. Я хорошо представлял себе сотню юных будёновцев, и вещего Олега в командирской тужурке впереди, и злого волшебника, который целился в него из винтовки с оптическим прицелом, и много разного, а потом ещё вороного конька, который склонял гриву не то над Олегом, не то над самым юным, очень красивым красноармейцем…