Как жить с французом? - Дарья Мийе

Вступление

Чтобы состоять в гармоничных отношениях с французом, надо научиться виртуозно делать две вещи — пить аперитив и вести бюджет за месяц. Я не даю себе поблажек: каждый день в пять вечера делаю кир из алиготе и черносмородинного ликера, а каждого тридцатого числа сажусь напротив компьютера с ворохом чеков и методично заполняю ячейки экселевской таблицы циферками. Если эти два способа времяпрепровождения совмещаются, то к последнему чеку я наполняюсь ощущением такого всемогущества, что даже верю, будто мы можем взять ипотечный кредит.

Сам же Гийом часто манкирует обычаями. Но ему простительно, ведь он настоящий француз, «с носом». Этот эталон французскости дала миру моя покойная бабушка. Расспрашивая про Гийома на заре нашего с ним романа, она всегда с удовольствием уточняла: «А он настоящий француз, с носом?» — «С носом, с носом», — кивала я. И бабушка успокаивалась: значит, не негр, не араб, не китаец, которые в последнее время тоже считаются «французами».

Несмотря на выразительный нос, из-за которого я пережила несколько неприятных минут в юности, мне только предстоит нелегкий путь адаптации к реалиям новой родины. И со страстью неофита я берусь за самые французские занятия. Например, на прошлой неделе пожарила каштаны. По собственной инициативе, никто меня за руку не тянул. В домашних условиях, без специальной деревянной сковороды с решетчатым дном, потратив полдня на надрезание их твердых коричневых попок крестиком. До этого я их сама собрала, а после этого сама же съела, запивая нормандским сидром. Интересно, уже можно просить о гражданстве?

Учусь носить шарф, которого чуралась всю жизнь, несмотря на московские зимы и мамины крики в окно: «Закрой горло немедленно!» Ведь все молодые француженки ходят замотанными в шарфы, будто у них все время воспалены гланды. Часто они не надевают колготок под юбку, но непременно сложно драпируют шею. В «Избранном» на компьютере у меня сайт с дюжиной способов завязывать красивые узлы.

Но сложнее всего дается прерываться на полноценный обед. Тут приходится прибегать прямо-таки к йоговским техникам — дышать пятой чакрой, раздувая пустой живот, вставать в сложносочиненную асану, при которой держать равновесие так трудно, что лучше гнать от себя любую мысль, которая может случайно попасть в мозжечок. Сначала я просто пробовала садиться в позу лотоса и сжимать большие и безымянные пальцы обеих рук, чтобы нормализовать ток энергии прана. Но свободными оставались именно те шесть пальцев, которыми печатают. И через двадцать минут я обнаруживала себя остервенело стучащей по клавиатуре, как будто ко мне неотвратимо подступает дедлайн, — ни о каком равномерном течении праны не могло быть и речи.

Однако я продолжала работать над собой, избавляясь от дурной привычки запихивать в себя обед без отрыва от производства. Ведь французы познаются за столом. Прием пищи для них превращен в череду прелестных маленьких ритуалов: вино с сиропом для разжигания аппетита; мозаика разноцветных закусок, от фиолетово-черного тапенада до воздушно розового мусса из семги, — для пробуждения рецепторов; только потом основное блюдо для утоления голода; амюз-буш, чтобы перебить вкус первого перед тем, как приняться за второе; чашечка кофе с миниатюрной шоколадкой в качестве эффектного финала.

Теперь мне уже удается степенно пожарить рис с курицей и даже съесть полтарелки между приступами трудоголизма. Полтарелки — это видимый прогресс. Но для того, чтобы прерваться на первое, второе и третье в середине трудового дня, потребуются, вероятно, годы эзотерических практик.

Чин-чин!

Мы чокнулись бокалами с кьянти и рассмеялись от переполнявшего нас ощущения счастья. Пусть эти благородно седеющие синьоры думают что хотят, даже то, что мы вместе. Каждый из них мечтает сейчас сидеть за нашим столиком.

Алеся поскребла ногтем шероховатую поверхность своей маски — серо-голубой, украшенной пышными розовыми перьями у левого виска:

— Думаешь, удастся довезти ее до Москвы?

Я пожала плечами:

— По-моему, она родилась в Венеции и должна умереть здесь же.

Алеся подхватила маску за глазницу и повертела на указательном пальце:

— Велика вероятность, что родилась она все-таки в Китае, в безвестной южной провинции, в невентилируемом подвале, среди сотен изможденных семидесятичасовой рабочей неделей китайцев.

— Ты портишь мне всю сказку!

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, и по-моему… — она сделала полукруг почета правой рукой, — нам неплохо это удается!

Я посмотрела на дымящийся в чашке капучино, на колышущиеся у причала гондолы, на желтое февральское небо над колокольней Сан-Джорджо-Маджоре и подумала, как она права, эта разумная Алеся. Нам уже все далось, удалось и отдалось. А ведь нам всего по двадцать два.

Как все лучшее в жизни, этот волшебный отпуск нам перепал случайно. Мы приехали работать на конференцию по экономическому развитию Альто-Адидже, самой автономной области Италии, где проводятся в жизнь инициативы настолько удивительные, что их эхо доносится даже до России. Во многом — нашими с Алесей стараниями. Я выступала тут как аккредитованный журналист, Алеся — как помощник директора амбициозной итальянской компании, которая по-всякому распушала хвост на конференции. За прошедшие пять дней мы сполна насладились рекламными обещаниями региональных чиновников и гигантов автопрома, чтобы с восторгом принять предложение коллеги Алеси провести остаток конференции в Венеции, где у него пустовала мансарда напротив церкви СантаМария-дей-Мираколи. «Красивейшей церкви в Венеции, — соблазнял нас Марио. — И потом, там сейчас карнавал».

Я все никак не могла привыкнуть к тому, что итальянцы выступают с такими заманчивыми предложениями совершенно бескорыстно, поэтому постоянно уточняла, не придется ли нам поливать по часам фикусы или делать генеральную уборку.

Не обнаружив никаких подводных камней, утром в четверг, вместо того чтобы занять места в очередном конференц-зале, мы устроились на мягких сиденьях скорого поезда, который доставил нас из Тренто в «тонущий город» за три часа.

Перетащив чемоданы через бессчетное количество мостиков и преодолев пять узких лестничных пролетов, мы шумно выдохнули напротив малюсенькой двери, за которой, судя по плану на альбомном листке, скрывалось жилище Марио. Мансарда стоила этого долгого пути. Там не было ни стопок засаленных порножурналов, ни следов пребывания оголодавших домашних животных, ни слоя священной холостяцкой пыли. Зато были панно из муранского стекла, подвесные плетеные кресла и мини-бар, заполненный винами из всех регионов Италии. Из крошечного окошечка на кухне виднелись бело-коричневые стены Санты-Марии-дей-Мираколи.

Если бы все феврали были такими, их существование в календаре можно было бы извинить. За окном мансарды быстро вечерело, а температура держалась на отметке десять градусов; чтобы чувствовать себя надежно укрытым от «мороза», достаточно было двухслойной вельветовой куртки и порции ламбруско. Мы сбежали с пятого этажа по узкой винтовой лестнице и, прежде чем выскользнуть в грязноватый кале [1], опустили на лица маски: я — зелено-оранжевую с золотистой сеточкой, имитирующей вуаль, Алеся — серо-голубую с пером. Розовое перо — единственное напоминание о том, что сегодня День святого Валентина. В Венеции эту слащавую дату можно не заметить. Здесь все идет своим чередом, и Доктор Смерть — зловещая белая маска с щелками глаз и непомерно выдающимся носом — не идет на компромисс с производителями романтической символики.