Дети Ванюхина - Григорий Ряжский

Если бы они не приняли тогда, перед тем как идти на дело, по полторы «Столичной» на брата, чисто для храбрости, то убивать не стали бы никогда — ни Петюха Лысаков, друган и закадычный одноклассник, ни тем более сам он, Шурка Ванюхин, Ванюха. Да и не убивал Лысый-то, сбежал вовремя. Два раза перед тем, как пойти сюда ночью, окончательно уже пойти, на взлом и кражу предмета культа, Ванюха заходил в эту подмосковную церковь днем, когда был народ и можно было затесаться среди бабок, теток в сером и дурных, но искренних мужиков, обмахивающих себя крест-накрест с заведенными к центру головы глазами.

В те дни Ванюха уже шесть раз сходил на подпольные занятия по карате. Там с него потребовали червонец за месяц вперед, который он с трудом добыл и тут же беспрекословно выложил. Дима, сен-сей, молодой парень из Москвы, приезжал к ним в Мамонтовку дважды на неделе. Для начала он собирал по алфавитному списку червонцы, а уж затем надевал белое кимоно, подвязывался черным поясом, босой, вставал на колени, упирался кулаками в пол, склонялся перед местным народом и заставлял кланяться в ответ. При этом говорил что-то по-японски, и все должны были также по-японски отвечать. И в такие моменты Ванюха примечал, что глаза у парня в кимоно становились немного другими, круглее как-то и задумчивее, что ли. Он как бы смотрел на тебя по прямой, но в то же время взгляд его закашивался в стороны, в разные одновременно, но так, что все равно возвращался потом обратно, к переносице, к центру головы, потому что был направлен еще и немного вовнутрь.

Но в целом, дело было хорошее, и это Ванюха усек сразу. Потому что после того, как парень вдоволь намаливался на японский манер, он мог неожиданно ловко засветить пяткой в лоб, так, что ученик его валился на крашеные доски раньше, чем в рассеченном тренированной конечностью воздухе исчезал образованный ею же свист.

Так вот, эти мужики в мамонтовской церкви чем-то походили на столичного каратиста, потому что совпадали с ним по глазам в перекрестные моменты. Дома Ванюха не раз пялился на себя в зеркало, раздумчиво произнося малопонятное «рэй!», но так ни разу и не засек той зловещей загадочности, что присутствовала во взглядах прихожан-мамонтовчан и черно-белого молотобойца из Москвы. Но это он обнаружил позднее, через несколько лет после начала приобщения своего к боевому искусству при помощи заезжего сен-сея Димы — в году так семьдесят восьмом, когда уже и сам стал бойцом, жестким и опасным.

К этому времени Ванюха окончательно перебрался в Москву из своей Мамонтовки, потому что так сподручней было уклоняться от настырных армейских повесток.

А тогда, стараясь быть незаметным, он пристраивался у самого края воскресной службы и внимательно исследовал глазами икону, праздник, XVII век, как объяснил незадолго до этого сен-сей. Он же пообещал за нее два года бесплатных тренировок с дальнейшим переводом в продвинутую столичную группу бойцов при центральной школе «Сен-э». Кроме того, сказал, научу, как от армии откосить, нет вопросов. И глаза его при этом смотрели вовсе обыкновенно, с поощрительным прищуром, а не отрешенно и вовнутрь, как тогда, на татами.

Икона эта висела во втором ряду снизу, поэтому невысоко, и если подпрыгнуть, подумал Ванюха, то можно зацепить и сдернуть просто, хотя, смотря как крепится, на каком принципе. Первое окошко располагалось на уровне третьего иконного ряда, если тоже считать снизу, и это означало, что можно просто соскочить вниз, на пол, ничего не подставляя и без веревки. Решетка на окне была, но дохлая, он сразу все про нее понял и решил, что Лысый с ней справится как нечего делать, подпилит слегка, а потом рванет по низу и загнет вверх. Так оно, по сути, и получилось бы, если б не Михей этот, исусик.

Церковный сторож, Иван Михеичев, или же просто Михей, и на самом деле был на Бога похож немного: сухопарый такой, глазастый и волосатый, только что без венца тернового и не прибитый к кресту. И убивать его действительно никто не собирался, он вообще планом воровской операции не предусматривался. Возник Михей, когда Ванюха подавал икону наверх сидевшему в проеме окна Лысому, а сам в этот момент обмозговывал, чего бы прихватить такого еще из храмовых цацек на сдачу городским собирателям. Дело было под утро, только-только начало рассветать — так верней дело выгорит, присоветовал сен-сей.

— А я поначалу думал, ошибалси я, когда тебя тут видал намедни, — раздался старческий голос Михея, неслышно выскользнувшего из предутренней пустоты. — Ванюхиных, думаю, сынок это или не Ванюхиных? — Сторож был совершенно спокоен и не проявлял ни малейших признаков агрессии. — А потом вижу, точно, Егорки Ванюхина покойного отрок прибыл. — Он мазнул по Ванюхе лучом от фонарика вверх-вниз и, удостоверившись в верности своего предположения, добавил: — Веры покойной внук. Только вот не упомню, назвали тебя как: то ли Лехой, то ли Ляксандром, а?

— Шурка я, — неуверенно ответил Ванюха и опустил икону на каменный пол, — не Леха.

В этот момент ему вдруг перестало быть страшно и от самого факта кражи, и от внезапного появления похожего на Христоса старика. Он скосил глаза в оконный проем, туда, где должен был сидеть Лысый. Оттуда серо-фиолетовым на него смотрел пустой прямоугольник окна с задранной к небу кованой решеткой…

«Сбежал Лысый, — подумал Ванюха, и его охватила злоба, — одному расхлебывать теперь».

— Ты десьтилетку-то кончил уже иль как? — ни к селу ни к городу спросил старик, однако и на этот раз Ванюха не почуял подвоха в вопросе Михея.

— А тебе зачем, дед? — переспросил Ванюха и оглянулся. «Наверное, уже ментов вызвал, а пока голову морочит, чтоб успели доехать, — вдруг подумал он. — Надо что-то делать…»

— Ты, сынок, не бойся, я про тебя не скажу. И в милицию не пойду. Твой отец, Егорка Ванюхин, с дочкой моей Люськой еще по школе дружбу водили. Только твой-то помер, а моя Людмила жива и здорова, не в себе только часто бывает. А я их обоев до сих пор вместе помню, они рядом родились, сразу перед войной. Тут их и крестили, у нас, в Мамонтовке. Отец Гурий тогда настоятелем служил. Он и покрестил, тоже разом. — Михей прошел к стене и щелкнул выключателем. Свет зажегся, но не полный, а тихий, по бокам. Сторож выключил фонарик и сунул его в карман. — Ты мне скажи только, Шур, тебе пошто икона-то? Это ж грех большой. Она денег тех не стоит, чтоб опосля жизнь в маяте проживать. И деньги те в радость не будут, увидишь. Сам-то крещенай?

Шурка стоял молча, набычившись, не зная, как реагировать на такой нежданно-негаданно человеческий подход к собственному злодейству. Страх первоначальный отпустил, но за это время где-то внутри успело нарасти раздражение на старика — спал бы себе в каморке да спал, так нет, выполз, старый, проповеди свои объяснять. Теперь придется икону назад отдавать, зря полночи с Лысым решетку пилили, зря, выходит, он планы разные строил…

— Вот что, сынок, — немного подумав, сказал Михей, — давай-ка мы ее на место приладим, где висела. Ты на стул встанешь, а я тебе подмогну. — Он вздохнул и пошел за стулом.