Вероника желает воскреснуть - Вадим Норд

Приятель. Вот завел я этот разговор, а стоит ли его продолжать – не знаю…

Ёноскэ. В таком случае не продолжай.

Приятель. Не могу. Ведь я уже начал.

Ёноскэ. Тогда говори!

Приятель. Не так это просто…

Акутагава Рюноскэ, «Рассказ Ёноскэ», перевод Т. Редько-Добровольской

Выбирать вообще трудно, а выбирать последний раз в жизни, наверное, труднее всего. Особенно если приходится делать выбор между веревкой и двумя упаковками таблеток снотворного.

Веревка, конечно, проще. Спрыгнула со стула – и все, дело сделано. Просто, но неэстетично. Будешь висеть с посиневшим лицом, вывалившимся изо рта языком и мокрыми трусами. Вероника где-то читала, что сколько раз перед Этим в туалет ни ходи, все равно непроизвольно, да случится.

Ей-то, конечно, уже будет все равно, но не совсем. Вероника всегда думала о том, какое впечатление она производит на окружающих. Даже в самые интимные моменты. Даже наедине с собой. И еще она всегда думала о том, что о ней скажут или напишут. Даже сейчас думала, несмотря на то что о ней уже года два ничего не писали.

Но ведь потом-то напишут! Непременно напишут! Статьи, воспоминания, биографическую книгу. И будет в той книге последняя фотография великой актрисы – с вывалившимся языком. Лицо-то ладно, его синевой уже не испортишь, но последней фотографии с вывалившимся языком совсем не хотелось…

За стеной зарокотала низкими басами дурацкая музыка.

– Был вечер музыки и ласки, – сказала Вероника. – Все в дачном садике цвело…

Марина, кстати, тоже повесилась (решимости уже было столько, что слово «тоже» не испугало нисколько). Но тогда времена были другие – страшные и в то же время деликатные. Не принято было публиковать все, что только в голову взбредет или под руку подвернется. И это правильно. Вот в прошлом году Ира Грунько разбилась в аварии, так все газеты на первых полосах напечатали ее фотографию с кровавым месивом вместо лица. Смотреть было страшно. Вероника даже всплакнула, забыв былые раздоры. Разве можно так неуважительно…

С эстетической точки зрения таблетки, конечно, выигрывали – никакого вывалившегося языка, спокойное, умиротворенное лицо Великой Актрисы, заснувшей вечным сном, но… Но вот длительность процесса Веронику совершенно не устраивала, она вообще была не из терпеливых. Положить в рот две штуки (больше за раз проглотить все равно не получится), запить водой, положить еще две, снова запить… И так пока не съешь всю сотню. Ужас! Глотать таблетки и думать о том, что это нудное занятие – последнее, что ты делаешь в жизни. Думать и глотать. Ужас-ужас-ужас! А меньше сотни никак нельзя – может не сработать. Нет, не получится у нее, духу не хватит. Одно дело – спрыгнуть вниз с петлей на шее (раз – и все!), и совсем другое – битый час таблетки поедать.

Ах, если бы под рукой был пистолет! Застрелиться – это быстро, просто, удобно, стильно и довольно эстетично, если стрелять в висок, а не в рот. Вероника столько раз стрелялась понарошку – на сцене и на съемочных площадках… Томный прощальный вздох, неуловимое движение бровью, дуло к виску, неслышное «прощайте все» или «прощаю всех» и… У режиссера Миндасова, любящего выворачивать-переиначивать классику, Вероника-Бланш в «Луне и гроше» стрелялась так, что зал сначала умолкал на две-три минуты, а потом взрывался та-а-акими аплодисментами. Аплодировали, а из глаз слезы. Как человек Миндасов полное ничтожество – подлец с замашками тирана, но дело свое знает и фишку рубит. Выстрел в висок гораздо более сценичен, чем отравление кислотой или каким-нибудь другим ядом. Совсем другой эффект.

Одна беда – пистолета у Вероники не было, и как его можно раздобыть, она не представляла. Купить? Где? У кого? И на что, в конце концов? Настоящий пистолет должен стоить дорого, тем более если покупать его в обход закона, а с деньгами у Вероники было туго.

Можно было спрыгнуть вниз с какой-нибудь высоты, но это комильфо, показуха. Приличные люди умирают у себя дома, в родных, можно сказать, стенах. К тому же не факт, что повезет упасть с высоты красиво, так, чтобы лежать на асфальте надломленным цветком. Надломленный цветок – надломленная жизнь. Красивая, хоть и немного примитивная аллегория. Увы, упасть можно по-разному, вполне может получиться из Вероники кровавая лепешка, а не надломленный цветок. Фу!

Как все просто в кино и как все сложно в жизни! А ведь когда-то казалось наоборот. Были времена…

Трубка радиотелефона, валявшаяся рядом на диване, запищала и замигала желтым. Музыка за стеной тотчас же стихла – совпадение. Вероника сначала не хотела отвечать на звонок, потом представила себе заголовок: «Последний разговор с Великой Актрисой», нет, лучше так: «Прощальные слова Великой Актрисы» и взяла трубку.

– Да? – выдохнула она, стараясь вложить в голос как можно больше отстраненного равнодушия, приличествующего тем, кто одной ногой и всеми своими мыслями уже ТАМ.

– Здравствуйте! – зарокотал приятый мужской баритон. – Скажите, пожалуйста, это квартира госпожи Алецкой?

– Да, – столь же отстраненно подтвердила Вероника.

Ответным «здравствуйте» она пренебрегла намеренно. Неуместное слово, совершенно не подходит к трагическому моменту.

– Могу я поговорить с Вероникой Николаевной?

Голос из прошлого. Не в том смысле, что Вероника узнала своего собеседника, а в том, что такие приятные и вежливые голоса звонили ей раньше, до того… Сразу чувствовалось, что собеседник не из нынешнего круга знакомых.

– Я вас слушаю.

Журналист? Не похоже. Журналисты нахрапистые и говорят быстро-быстро, торопятся. А этот говорит медленно, с расстановкой, и никакого нахрапа. Но в то же время никакого заискивания. Ровное нейтральное дружелюбие.

– Вероника Николаевна, меня зовут Михаил Петрович, – представился собеседник. – Я помощник Виталия Виленовича Соймонова и звоню вам по его поручению…

Кто такой Виталий Виленович Соймонов, Вероника сразу не сообразила. Сначала почему-то решила, что это адвокат, представляющий интересы соседей снизу. Не далее как три дня назад Вероника снова их залила, и соседи грозились судиться. У адвокатов же есть помощники, без них никуда. А потом словно молния сверкнула в голове – Соймонов! Неужели тот самый Соймонов? Владелец заводов, газет, пароходов и чего-то такого монструозного металлургического с длинным царапающим слух названием? Вот это да! Вот так номер! Зачем этому магнату вдруг понадобилась Вероника? Кроме нее, больше некому корпоратив провести?

Или это чей-то розыгрыш? На розыгрыши актерская братия традиционно сильна. Как на добрые, так и на жестокие. И первое место среди розыгрышей занимает звонок от какой-нибудь влиятельной особы. Году в девяносто пятом весельчак Ваня Габин позвонил домой Глебу Тютюнникову и, мастерски копируя голос и манеру речи тогдашнего президента, славящегося своими неожиданными кадровыми решениями, поздравил его с назначением на пост министра культуры. Сказал, что минуту назад подписал указ, который завтра будет опубликован, и решил первым сообщить «легенде отечественной сцены и светочу российской культуры» эту новость. Габин был убедителен до невозможности. Тютюнников клюнул, повелся, поверил, а на следующий день угодил в реанимацию с крупноочаговым инфарктом. Не выдержала тонкая натура горькой правды. Хорошо еще, что жив остался. Подобных случаев можно вспомнить сколько угодно, было бы желание.