Amore & Amaretti - Виктория Косфорд

Посвящается моим двум сестрам, чья безграничная вера в меня ни разу не дрогнула

Я могу услышать его случайно, когда иду по улице. Итальянский язык — его ни с чем не спутаешь. Предложения, диалоги, льющиеся, как музыка, как стихи, и столь знакомые, что я, вздрогнув, просыпаюсь от забытья и погружаюсь с головой в чувственность звуков.

Но я в Австралии, в другом полушарии, где теперь редко всерьез задумываюсь об Италии — стране, что изменила мою жизнь и привела меня туда, где я сейчас. Я живу в Байрон-Бей и веду еженедельную кулинарную колонку, а также работаю новостным репортером в местной газете и время от времени даю уроки итальянской кухни.

Кому-то из знаменитостей — кажется, Вирджинии Вульф — принадлежат слова: «Всегда иди самым сложным путем». Моя жизнь в Италии складывалась именно так, но привела меня к счастью и блаженству настоящей любви, хоть и окольными путями.

Quando si ama, anche i sassi diventono stelle.

Когда ты влюблен, даже камни под ногами кажутся звездами.

Как-то вечером в пятницу во Флоренции мужчина с полотенцем через плечо снял часы и положил их на край стола, за которым сидели я и еще двадцать студентов из разных стран. Так все и началось — с ресторана в подвале. Мы все учились в институте Микеланджело, на курсе итальянского языка и культуры, и каждую пятницу вечером ужинали в традиционной тосканской траттории.

Вспоминая мелочи, изменившие мою жизнь, я всегда думаю о тех часах. С годами они стали казаться мне большим, чем были на самом деле, излучающими сияние — такую важную роль они сыграли. Их присутствие на столе ресторана Джанфранко означало, что он легко исчезал и появлялся, а то, что они лежали именно рядом с нами, моей сестрой и мной, — особое его отношение к нам двоим. К концу вечера он сел рядом, и мы заговорили на неуклюжей смеси языков за бокалом вина.

Джанфранко родом из умбрийской деревни, и его итальянский небрежен, ленив, полон разговорных оборотов, французский — скуден, но элегантен, голландский — великолепен (он десять месяцев был женат на голландке), английский — обрывочен. Но понимали мы друг друга прекрасно.

Он курит «Мальборо», носит дорогие золотые украшения и тесные джинсы, и есть в нем щегольское безразличие, которое притягивает меня настолько, что к концу вечера, когда мы каким-то образом оказываемся в баре на пьяццале Микеланджело, я уже немного влюблена. Он танцует с сестрой на зеркальном полу, а я танцую с Роберто, помощником шеф-повара, который просит меня перевести на итальянский слова песни «Чикаго», и я кое-как это делаю. Джанфранко приносит куантро со льдом, и мы сидим рядом. Наши колени соприкасаются. Я больше не замечаю ни Роберто, ни сестру.

Я в Италии несколько недель и уже успела влюбиться в страну, людей, Флоренцию, директора института. По образованию я филолог, это и привело меня сюда, но не сразу. Сначала я работала в рекламном агентстве, потом медсестрой, еще был одинокий год в Лондоне, когда я работала и жила в баре, разрыв слишком уютных и ленивых отношений с милым парнем по имени Тони, которого я разлюбила.

Тони приехал в Лондон первым и встретил меня в аэропорту, как мы и договаривались. За шесть месяцев разлуки (он катался по Европе на автобусе, я откладывала деньги) я уже изменилась, поэтому, обняв его (он был в новом дешевом кожаном пальто), я почувствовала, что обнимаю брата, а не любовника. Тони решил вернуться в Австралию, и я была этому рада; моя новая жизнь, полная приключений, лишь начиналась. Я нашла работу в пабе напротив Британского музея и переехала в маленькую комнатку наверху, где в свободные вечера одолевала «Войну и мир» и в одиночестве сидела в соседних барах за бокалом южноафриканского вина с жареными орешками.

Потом из Австралии прилетела младшая сестра, и мы вместе уехали в Италию. Институт предоставлял комнаты в общежитии рядом с собором Санта-Мария-дель-Фьоре, и мы поселились там вместе с девчонками из Скандинавии, которые тоже были на нашем курсе. Лондон забылся быстро. Я поймала себя на том, что небрежно накидываю пуловер на плечи, как итальянки, завязываю шарфы свободным узлом на своей белой англосаксонской шее… а потом появился Джанфранко.

Джанфранко ждет меня у общежития рядом с кафедральным собором, чтобы отправиться на первое официальное свидание. Он припарковался там, где не положено, и, спеша покинуть центр города, мы не успеваем почувствовать неловкость. Мы как преступники на угнанной машине, и, когда выезжаем на окраину, я почти расслабляюсь. Сбивчивый разговор не клеится. Рискуя показаться занудой, я признаюсь, что не понимаю его, но мы наконец подъезжаем к ничем непримечательному зданию гостиницы почти на выезде из города. Джанфранко паркуется и по-хозяйски проводит меня внутрь. Это кажется мне важным знаком и одновременно возбуждает. Он диктует заказ официанту, с которым явно хорошо знаком. От нервов у меня совсем нет аппетита, но я делаю над собой усилие и пробую всего понемножку: ломтики мясных деликатесов, маринованные овощи, рагу в вине на подушке из дымящейся золотистой поленты, маленькие острые красные перчики, фаршированные рисом и травами. Мы пьем вино, и, когда чуть позже я поднимаюсь по лестнице в безликую комнату, где нет ничего, кроме кровати и телевизора, мне кажется, что я почти лечу. Джанфранко раздевает меня; жалюзи опущены. Минутное беспокойство, что я так легко позволила себя завоевать, сменяется великим, бесконечным счастьем, что мы наконец вместе; мне кажется, что я растворяюсь в его теле.

Но я до сих пор не уверена, что нравлюсь ему. Утешаю себя тем, что сосредотачиваюсь на его наименее привлекательных качествах, например резкости, но закрываю глаза на его неровные, запущенные зубы, решив не быть мелочной. Я слышала о его репутации, о том, что он любит иностранок, но не могу поверить, что он находит меня привлекательной. В первые дни, пока мы еще присматриваемся друг к другу, легко убедить себя в том, что я использую его так же, как он меня, что я — жесткая и умная женщина, которой на самом деле не являюсь. Но в действительности я всегда была во власти Джанфранко; у него есть преимущество — он остается собой, и он на своей территории, владеет языком, в то время как я спотыкаюсь, извиняюсь и прошу поделиться опытом.

Но потом оказывается, что я боялась зря. Каким-то чудом — по волшебству, как кажется мне, — Джанфранко начинает выдавать себя, и я понимаю, что он так же очарован мной, как я им. Выяснив, что ti voglio bene означает «я тебя люблю», я слышу эти слова постоянно и робко начинаю говорить то же самое.

Я наблюдаю за своим любимым. Когда он улыбается, его щеки ползут в стороны. Клиентов и друзей он приветствует громогласно, а когда выходит из комнаты, та словно пустеет. Он ходит быстро, стуча каблуками по неровному каменному полу ресторана и мостовой. У него везде друзья: модные, ухоженные флорентийцы, к которым он по-свойски обращается дотторе; плотники, водопроводчики, лавочники; бесчисленное множество официантов и поваров, с которыми приходилось работать. Он повар по профессии, но, кажется, его главный талант — встречать гостей у входа, с мальчишеским дружелюбием, обаянием и непосредственностью.