Измененное время - Людмила Петрушевская

Ребенок Тамары

Почему его никто не хочет приглашать?

А кому хочется слушать такое в домофон: «После того как вы откажетесь от элементарной порядочности, все остальное пойдет уже легко, алле!»

Потому что он так настрадался, так иссох в одиночестве и безобразии (зубы выпали, кроме одного, как у бабушки Яги) — что в любом доме, забыв обо всем на свете и мелькая этим своим единственным зубом в пасти (внизу), он буквально вопиет и прокламирует, говорит и говорит, пища брызжет изо рта и даже валится комьями.

Он говорит вещи важнейшие, умные и интересные, почерпнутые в ежедневном собеседовании (молчаливом) со старыми авторами, сидя по библиотекам, но все слушатели, буде он попал все же в гости, как-то смущаются и отводят глазки.

Того и гляди он плюнет в морду, причем невольно! Ибо ему и поесть хочется, и поговорить тоже надо срочно.

Он выражается так:

— Пожрать в кои-то веки кипяченого!

Он торопится. Плоды размышлений так и прыщут на слушателей.

— Для вас заперты двери желанной обители, цитата! — безо всякой связи возглашает он. — Как для меня, например.

То есть полон мыслями, не всегда открытыми для других, и так торопится, что не объясняет, некогда!

Этому сидящему в уюте простому быдлу.

Еще бы, он в своих правах, он эрудит, год за годом он таскается в читалки-курилки, исследует материалы полноправно, как все (когда у человека нет денег, у него есть время!), валит тома на свой стол, ищет-рыщет.

Собственно, он не просто так роется. Он составляет там что-то нечто вроде библиографии какого-то забытого полуавтора, некоторый перечень его опубликованных трудов. (Плохо, что нет компьютера нашкрябать.) Трудов у его героя мало, тем более новооткрытые — они на вес золота. Попутно он роет всю историю взаимоотношений неведомого творца с его современниками, воссоздает и т. п.

А уж полемика, споры столетней свежести, факты и ответные фельетоны — это вообще целые романы при участии (промежду прочим) исторически прославленных блудниц и козлоногих друг с другом партнеров.

Он с этим будет иметь успех явно! Пара знаменитых имен и всё, слушатели повесят свои уши на гвоздь внимания!

Он рассчитывает на помощь зарубежных фондов университетов. Это всеобщая легенда, такие фонды. Вроде божества с небес, дэус экс м'ахина.

Он, однако, пока только по библиотечным курилкам выступает, причем имеется некоторое неудобство — у него нету ничего своего, приходит с голыми губами, без папироски, и отсюда хихиканье, натужность в общении, как будто всеми своими речами он просто предваряет будущую как бы между делом просьбу. Можно позаимствовать вашу закурить, а то настолько есть нечего, что буквально остался без потолка над головой!

А говорит он общеизвестные парадоксы — симулянтами, вещает он, полны кладбища, и Бог не имеет отношения к религии, и единственное, к чему стремятся все политики, это переизбрание, сигаретку попрошу?

Такие же речи он носит и в гости, в очень редкие гости (не зовут, он сам приходит, буквально стоит у подъезда и беззубо, умильно просится в домофон: я тут пролетая над вашей территорией, можно к вам?).

А секрет в том, что его боятся, вдруг да начнет оставаться (любимая фраза женщин: «Чувствую, он начинает оставаться»).

Тем более он старый. Что не мешает ему вдруг явиться и в тот же домофон жалко заявить: «Пусти, потрогай, как у меня стоит!» И, после паузы, опять крикнуть: «Жизнь коротка, но ожидание ответа бесконечно, алле!»

Кто же ему откроет ради таких аргументов?

А тем более после его ночевки надо все стирать и перебивать диван до пружин, если честно.

Вообще у него есть какая-то конурка, но затопленная, на полу вода, потолка нет, обвал. Унитаз свернут под корень. Запах! По стене течет. А хозяин после развода и разъезда с семьей (выделили ему такое жилье, сволочи!) способен только читать, нашел приют в библиотеках. Носит с собой хлеб, пьет из-под крана, в библиотечном буфете может подъесть за ушедшими остатки. Блюдолиз, изволите видеть. Брошен, брошен женой и в ссоре с детьми. Тоскует по вареному и, получивши пенсию, сразу покупает горячее — сосиску или (мечта жизни) два, а то и три гамбургера. Не умеет управляться с деньгами!

С пенсии он немедленно (это торжество совести!) раздает долги, оставаясь ни с чем, но это еще одна отмычка, такое парадное возвращение долга — ни больше ни меньше как прямой повод для «пролетая над вашей территорией». Я к вам забегу отдать денежку — поесть то бишь.

А потом подловит у чужой работы: «Нету на лекарство для глаз, слепну! С пенсии верну, ну ты же знаешь!»

Так все движется, и вот однажды событие: его письменное, в инстанции, заявление о бесплатной путевке (в той же библиотечной курилке надоумили товарищи, ходоки и хлопотуны о правах человека, куда и как написать, помогли делом, даже продиктовали), — так вот, его просьба, поданная еще прошлым летом и написанная казенной ручкой на почте, долежалась до его же следующего визита.

Кто-то, опять-таки в библиотеке (он кратко называет ее «бибка»), похвастался бесплатным санаторием. Омраченный нарушением своих прав, обидчиво завидуя, отщепенец встрепенулся, опять потопал в канцелярию и пискляво, умоляюще стал спрашивать, дадут ли путевку, год с лишним прошел.

Подняли его заяву, а там, оказывается, была уже наложена резолюция. «Где ж вы были? Вам бесплатная путевка, вот, вот она, горящая, но с позавчера! Где документы? Паспорт?» Хитроумные глазки чиновницы. Сплавляет ему негодное! Ах ты… Вспылил.

Сказал в той же курилке пару запальчивых слов. Ему начали возражать, что это еще хорошо. Другим в ноябре дают.

Вышел на улицу, опомнился. Пахло дымком, опавшей листвой.

Пушкинская пора, очей очарованье, октябрь. Уж роща отряхает листы, действительно.

Об эту пору дом отдыха! Мечта ведь, если вдуматься. Обеды, ужины, завтраки! Хлеб забирать с собой на ночь практично наметил сразу же. Пошла едкая слюна, ничего не ел еще. Вернулся, кинулся в буфет. На бумажной тарелочке лежал недогрызенный хлеб. Горячая вода в титане, спасение. Налил в чужой стакан.

Начал действовать.

В известном ночлежном пункте, куда не хотел ходить после прошлых конфликтов, все свое старое снял и, умоляя, что вот-вот получит работу, был одет в приличную одежку секонд-хенд и переночевал там, опять поскандалив с соседями. Затем бегал по помойкам, копался, искал себе сумку, заботливо отстраняясь от грязи. И нашел чемодан из кожзаменителя!

Зимний теплый берет был свой, старый, в кармане.

Шарф буквально наобум выхитрил у библиотечной гардеробщицы.

— Я тут оставил… Когда не помню. Тут просыпаюсь один в своей постели… Холод! Как одинокому мужчине нужна женская рука! Где шарф? Стал перебирать в уме… Скорей всего у вас. Только на вас надежда…