Натюрморт с дятлом - Том Роббинс

Памяти Кита Уаймана и Бетти Боуэн:

если есть такое место, куда люди отправляются после смерти, эта парочка доставила немало хлопот его хозяевам.

Посвящается всем, на чьи письма я не ответил, а также Службе экспресс-доставки корреспонденции.

Тебе не надо выходить из дому.

Оставайся за своим столом и слушай.

Даже не слушай, только жди.

Даже не жди, просто молчи и будь в одиночестве.

Вселенная сама начнет напрашиваться на разоблачение,

она не может иначе,

она будет упоенно корчиться перед тобой. [1]

Франц Кафка

Здесь должна быть картина с моим любимым яблоком. Еще я вижу на ней обнаженную фигуру с бутылкой. И пейзаж. Таких вещей, как натюрморт, нет вообще.

Эрика Джонг

Ну если уж эта машинка не справится, брошу все к чертям собачьим.

Передо мной – новехонький «Ремингтон SL3», агрегат, который призван ответить на вопрос, что сложнее – читать «Братьев Карамазовых» под песни Стиви Уандера или выискивать «пасхальные яйца» [2]на клавиатуре пишущей машинки. Это просто праздник какой-то. Гамбургер, поданный прелестной официанткой. Императрица в колоде Таро.

Мне кажется, роман моей мечты – там, в недрах «Ремингтона SL3», только вот шпарит эта машинка намного резвее, чем я успеваю нажимать на клавиши. И совсем не важно, что на прошлой неделе здоровенный краб едва не оттяпал мне указательный палец – тот самый, которым я печатаю. Малейший повод, и малютка начинает стрекотать, будто электрический Шекспир, а стоит лишь косо на нее посмотреть – отбарабанит тираду на полторы страницы.

– Какую именно машинку вам бы хотелось? – спросил меня продавец.

– Она должна создавать не просто слова, – ответил я. – Драгоценные камни. Я хочу подарить читателям целые горы драгоценных камней, и чтобы одни камни по цвету были как пионы и орхидеи, а другие ловили радиосигналы из секретного города – наполовину Парижа, наполовину Кони-Айленда.

Продавец порекомендовал мне «Ремингтон SL3».

Моя прежняя машинка называлась «Оливетти». Я знавал одного замечательного жонглера по фамилии Оливетти – ничего общего. Хотя, пожалуй, между жонглированием и набором текста на машинке все же есть одно сходство: когда что-нибудь упустишь, надо делать вид, что это часть трюка.

В моем шкафчике, надежно запертом на замок, осталась последняя бутылка «Анаис Нин» (с зеленым ярлычком), контрабандой вывезенная из Пунта-дель-Фантастико еще до тамошней революции. Сегодня я вытащу пробку, наберу десять кубиков и выпущу их внутрь спелого лайма, как делают аборигены. Я высосу волшебную жидкость. И начну…

Если уж «Ремингтон SL3» не справится, клянусь: это вообще невозможно!

В последней четверти двадцатого столетия, когда западная цивилизация постепенно угасала – слишком быстро, чтобы процесс можно было назвать комфортным, и все же слишком медленно, чтобы он захватывал дух, – большая часть мира сидела во вселенской театральной ложе (билеты в которую дорожали не по дням, а по часам) и со смешанным в различных пропорциях чувством страха, надежды и уныния ждала сколько-нибудь значительного события.

Значительное событие вот-вот должно было произойти, ошибаться на этот счет коллективное бессознательное планеты не могло. Но что именно грядете Апокалипсис или возрождение мира? Лекарство от рака или ядерный взрыв? Потепление климата или всемирный потоп? Землетрясение в Калифорнии, пчелы-убийцы в Лондоне, арабы на фондовой бирже, человек из пробирки или НЛО на лужайке у Белого дома? У Моны Лизы отрастут усы, а может, рухнет доллар?

Религиозная публика, озабоченная сценариями Второго Пришествия, была убеждена, что после двухтысячелетнего ожидания пора бы и второму башмаку свалиться с небес, а пятеро мировых светил-экстрасенсов, собравшихся в отеле «Челси», предсказали, что очень скоро Атлантида снова поднимется из океанских глубин.

В ответ на последнее заявление принцесса Ли-Шери сказала: «На самом деле затерянных континентов два. Гавайи – все, что осталось от первого. Раньше он назывался Мю – Матерью, отголоски его существования до сих пор звучат в нашем сознании воспоминанием о зажигательных танцах, умиротворяющей музыке, цветах и счастье… Нет, затерянных континентов даже три. Второй – это мы, влюбленные».

Как бы мы ни относились к суждениям ее высочества в области географии, следует все же признать, что последняя четверть двадцатого века была суровым временем для влюбленных. То было время, когда женщины открыто бунтовали против мужчин, мужчины чувствовали себя обманутыми, а романтические отношения стали напоминать иззубренные и коварные весенние льдины, которые так часто уносят несмышленых ребятишек прочь от берега.

Теперь уже никто не знал наверняка, что и думать о луне.

Представьте себе августовскую ночь. Принцесса Ли-Шери смотрела из окна своей мансарды. Было полнолуние. Луна так разбухла, что, казалось, вот-вот опрокинется. Только вообразите: вы просыпаетесь и обнаруживаете, что луна плоским блином распласталась на полу в ванной – прямо как покойный Элвис Пресли, наглотавшийся гремучей смеси галлюциногенов. Такая луна способна пробудить безумные страсти в самой флегматичной буренке, сделать из пушистого кролика кровожадного монстра, превратить гайки в жемчуг, а Красную Шапочку – в огромного волка. Ли-Шери больше часа вглядывалась в небесную мандалу. «Зачем нужна луна?» – обратилась она к Прекрасному Принцу.

Прекрасный Принц всем своим видом показал, что Ли-Шери сморозила глупость. Возможно, он был прав. «Ремингтон SL3», в свою очередь, выдал следующий ответ:

Альбер Камю как-то написал, что единственный важный вопрос – стоит ли кончать жизнь самоубийством. Том Роббинс высказал мнение, что единственная серьезная проблема – имеет ли время начало и конец. При этом Камю явно встал с левой ноги, а Роббинс, по всей вероятности, забыл завести будильник. Самый важный вопрос на самом деле только один. И звучит он так: кто знает, как удержать любовь?

Дайте мне ответ, и я скажу вам, имеет ли смысл сводить счеты с жизнью. Ответьте мне на этот вопрос, и я избавлю вас от сомнений о начале и конце времен. Ответьте мне, и я поведаю вам, зачем нужна луна.

Так уж исторически сложилось, что члены того сословия, к которому принадлежала Ли-Шери, влюблялись довольно редко. Они вступали в брак ради власти, денег, соблюдения традиций, продолжения рода и оставляли «настоящую любовь» народным массам: этим терять было нечего. Но на дворе стояла последняя четверть двадцатого века, и монаршие особы по всему миру, за исключением разве что пары-тройки невежественных кривляк из африканских джунглей, давно уже смирились с неумолимыми, хотя и вполне демократичными веяниями времени. Семья Ли-Шери была ярким тому примером.