Бремя. Миф об Атласе и Геракле - Дженет Уинтерсон

Посвящается Деборе Уорнер, принявшей на себя бремя

Для формирования осадочных пород нужно очень много времени, пока плоть земли слой за слоем оседает на морское дно.

Именно поэтому в таких породах чередуются горизонтальные пласты — страты, самые древние из которых располагаются ближе всего ко дну.

Каждая из них хранит окаменевшие останки животных и растений, покинувших этот мир в то время, когда формировались отложения.

Слой осадочной породы подобен страницам книги, на каждой из которых запечатлена история чьей-то жизни. К сожалению, ни одна из них не закончена. Процесс отложения никогда не идет равномерно; неизбежно случаются периоды, когда новые слои не формируются или разрушаются уже существующие. Последовательность слоев может измениться, когда вся страта изгибается или перекручивается; а иногда колоссальные силы, таящиеся под земной корой, переворачивают ее с ног на голову, как это случается при рождении гор…

Слой осадочной породы подобен страницам раскрытой книги…

…

На каждой из которых запечатлена история чьей-то жизни…

Ни одна из них не закончена…

Я ХОЧУ РАССКАЗАТЬ ЭТУ ИСТОРИЮ СНОВА

Выбор сюжета, как и выбор любовника, — дело глубоко личное.

Решение, момент, когда вы говорите «да», всегда обусловлен чем-то более глубоким; возможно, это следует назвать узнаванием. Я узнаю тебя; понимаю, что мы уже встречались — во сне или в прошлой жизни, а, быть может, случайно встретились взглядами в кафе несколько лет назад.

Эти случайные взгляды, эти предвестия устанавливают между нами бессознательную связь, связь, которая будет тихо ждать под спудом, чтобы в один прекрасный день подняться на поверхность и явить миру свое лицо. Когда меня попросили выбрать миф, о котором я буду писать, я поняла, что выбор давно уже сделан. Прежде, чем я положила телефонную трубку, у меня в голове вертелась готовая история об Атласе, держащем мир на своих плечах. Возможно, если бы мне не позвонили, я бы так никогда и не написала эту историю, но когда раздался звонок, она уже сидела на краешке моего письменного стола и ждала, что ее напишут.

Что ее расскажут снова. Лейтмотивом «Бремени» стала фраза «Я хочу рассказать историю снова». У меня всегда полно пересказов. Я люблю брать старые добрые истории, которые, как нам кажется, мы знаем наизусть, и переписывать их по-новому. Во время пересказа приходят новые нюансы и новый взгляд на вещи, а перестановка главных элементов головоломки требует введения в исходный текст свежего материала.

В результате «Бремя» перешагнуло рамки простой истории о наказании Атласа и его недолгой свободе, когда Геракл снял мир у него с плеч. Я хотела рассказать об одиночестве, затерянности, ответственности, тяжком бремени и, разумеется, о свободе, потому что такого финала, как у меня, я не встречала нигде больше. Да, я взяла его из собственной жизни. А разве бывает по-другому? В «Бремени» моя личная история вплелась в ткань того мифа, который мы знаем, и того, который я рассказала по-своему. Эту личную историю я написала от первого лица, как и почти все свои остальные работы, что естественным образом наводит на мысли об автобиографии.

Но дело здесь не в автобиографичности, а в подлинности. Автор должен вплавить себя в текст, стать тем припоем, который сможет соединить разнородные и подчас несопоставимые элементы. Тот, кто пишет книгу, всегда выставляет себя напоказ — и притом в самом ранимом и уязвимом виде, что вовсе не означает, что в результате у нас непременно получится исповедь или мемуары. Просто это будет настоящим.

Сейчас люди в массе своей чудовищно жадны до всего «настоящего», будь то реалити-шоу по телевизору или тяжеловесное вранье, сходящее за низкопробную документалистику, или, в лучшем случае, основанные на реальных фактах программы, биографии и репортажи с места событий, ныне занимающие то место, которое ранее по праву принадлежало воображению.

О чем это говорит? Об ужасе перед внутренним миром, перед возвышенным, поэтическим, нематериальным, созерцательным. И потому писатель вроде меня, который верит в силу рассказанной истории как мифа, а не как отчета о случившихся где-то событиях, который знает, что речь — это не только способ передачи информации, вынужден бороться с течением, подобно Зигфриду, пытающемуся противостоять волнам Рейна.

Мифологическая серия — прекрасная возможность рассказывать истории, пересказывать их ради них самих и находить в них вечные истины о природе человеческой. Все, что нам остается, — это продолжать рассказывать истории в надежде, что кто-нибудь их услышит. В надежде, что в непрекращающемся кошмаре лезущих во все щели горячих новостей и светских сплетен кто-то сможет расслышать и другие голоса, пытающиеся говорить о жизни души и путешествиях духа.

Да, я хочу рассказать историю заново.

Свободный человек никогда не думает о побеге.

В начале не было ничего. Даже времени и пространства. Вы могли швырнуть мне вселенную, и я поймал бы ее одной левой. Вселенной попросту не было. Поэтому с ней можно было делать все, что угодно.

Однако около пятнадцати эонов назад это блаженное небытие внезапно подошло к концу. То было весьма странное время. Все, что я о нем знаю, нашептали мне радиоактивные космические голоса, — все, что осталось от одного великого крика, раздавшегося некогда в первозданной тишине.

Вы знаете, что у вас внутри? Мертвецы. Время. Тысячелетия разворачивают свои спряденные из света узоры у вас в животе. Каждое мгновение несколько миллионов атомов калия принимают в нас радиоактивную смерть. Энергия, которая правит жизнью этих крошечных атомных цивилизаций, была заключена в атомах калия с тех самых пор, когда первичная бомба размером с обычную звезду как следует бабахнула и превратила ничто в нечто. Калий, а вместе с ним уран и радий, — всего лишь радиоактивный атомный мусор, оставшийся после того, как рванула первая сверхновая, из-за чего в конечном счете и появились мы с вами.

Да-да, вашей праматерью была звезда.

В те дни было жарко, как в аду. Собственно, это и был Ад, если понимать под ним то место, где всеми нами любимая жизнь не может существовать. До сих пор те безбрежные океаны пылающего пламени и муки, от которых корчилась земля, отзываются в глубинах каждой души безотчетным первобытным ужасом. Преисподние, которые мы сейчас изобретаем, суть лишь отзвук тех, картины которых хранит наша память. Ад есть; его не было, нет и быть не может. Наука называет это «миром, существовавшим до начала жизни», — Гадейским [1]периодом. Но жизнь все-таки появилась на свет, потому что жизнь — это нечто большее, чем просто способность к самовоспроизведению. В разливах расплавленной лавы и грохоте рушащихся скал жизнь страстно хотела жить. Великое прото-, «уже почти», чистая возможность. Не Венера. Не Марс. Земля.