Год любви - Пауль Низон

«Но где же она жизнь?». О прозе Пауля Низона

Среди швейцарских писателей «поколения после Фриша и Дюрренматта» Пауль Низон (р. 1929) — один из самых тонких и чутких мастеров слова, обогативший немецкоязычную литературу произведениями высокого лирического накала и почти обнаженной исповедальности. Своими «крестными отцами» Низон считает писателя Роберта Вальзера и художника Ван Гога. У первого он учился спонтанности, невыдуманности чувств и переживаний, незаданности тем и характеров, у второго — истовости, страстной самоотдаче, работе «на разрыв аорты». Русскому читателю любопытно будет узнать, что среди своих учителей Низон называл также Константина Паустовского и Исаака Бабеля.

В своей книге «Разговоры в тесноте» (1970), составленной из литературно-критических, публицистических и искусствоведческих эссе, Пауль Низон, тогда еще относительно молодой литератор, жаловался, что действительность Швейцарии с трудом поддается эстетическому освоению. Стоит писателю приступить к работе, как реальность начинает «крошиться и рассыпаться в его руках, литература, которая ему мерещится, «современная», «мировая» литература, которую он хотел бы создавать на швейцарском материале, из швейцарских судеб и образов, рождается с большим трудом. Во всяком случае, она получается не столь живой, как хотелось бы, не такой, как в других странах…» А коли так, надо отправляться на поиски иной действительности. Пауль Низон отправляется и после неудачных попыток найти подходящие условия для творчества в Риме, Лондоне, Барселоне и Нью-Йорке оседает в Париже. Похоже, навсегда. По крайней мере, он живет и работает там с начала 70-х гг. и пока не высказывает желания вернуться на родину, демонстрируя парадоксальный пример писателя, плывущего против течения: все мечтают о тихой, благополучной Швейцарии, поскольку она (вспомним Дюрренматта) «не проблема, а удобное место жительства», Низон же поступает наоборот, в Швейцарии ему, видите ли, недостает материала для творчества, «проблем».

Сын эмигранта из Риги, химика-изобретателя, и швейцарки, Низон родился и вырос в Берне, изучал историю искусств, защитил диссертацию о Ван Гоге, стал критиком-искусствоведом, получил престижную работу в редакции газеты «Нойе цюрхер цайтунг». Но социально упорядоченная жизнь была ему не по душе, писателю казалось, что он запутался в силках общественных взаимозависимостей, в том, что Фридрих Дюрренматт называл «лабиринтом» или «тюрьмой». Общество напоминало Низону огромный универмаг, где в каждом отделе стоят одетые в черное «бюрокреатуры». Жизнь там выдается (или продается?) крохотными порциями, и каждая такая порция называется «главным делом», «конечной целью», а взамен требуется смирение, повиновение и муравьиное трудолюбие. Ему казалось, что подлинная жизнь вершится за стенами «универмага», там, где происходит смена, времен года, где все движется и меняется, где с человеком случаются истории. Кто привязан к отчему дому, считает Низон, тот обречен на медленное умирание, ибо «в доме кончаются истории». Спасение в бегстве из дома, пока он не обрушился и не уничтожил то, что зародилось в тебе и готово начаться сызнова. Низон всегда в пути, в бегах, в странствиях, в поисках собственной «истории», которую он никак не может найти. Вероятно, именно поэтому в его книгах и нет «историй» в традиционном понимании — с более или менее строгим сюжетным стержнем, завязкой, кульминацией и неизбежной развязкой в финале. Но писатель и его «лирический герой» не унывают, ибо убеждены: у каждого человека должна быть своя история, история его собственной жизни, неповторимой, невыдуманной, не прикрашенной сочинительством. Ее надо только найти. У Низона нет того, что называют вехами жизни или узловыми моментами биографии. У него есть только вехи поисков жизни. «В моих книгах рассказывается о поисках жизни, о поисках жизненности, качества жизни, — говорит он, — и делается это с такой настойчивостью, будто из мертвого камня можно выбить не только искру, но в какой-то мере и кусок хлеба». С помощью искусства Низон пытается смягчить и облагородить жизнь, понимаемую как прозябание в кромешном мраке лишенного смысла существования, его литературной утопией был и остается «синтез эстетизма и экзистенциализма».

В 1982 году писатель был удостоен Немецкой литературной премии критиков — за умение воссоздавать напряжение «между затворничеством художника и беспредельностью мира, между зашифрованностью слова и чувственной осязаемостью человека и окружающих его предметов». К этому времени он был уже известным мастером слова, прочно вошедшим в первую десятку швейцарских немецкоязычных писателей, автором нескольких книг, среди которых наиболее значительными можно считать книги лирической прозы «Canto» (1963) и «В доме кончаются истории» (1971), повесть «Погружение. Протокол одной поездки» (1972), романы «Штольц» (1975) и «Год любви» (1981). В 1983 году увидела свет хрестоматия «Но где же она, жизнь?», куда вошли небольшие эссе и отрывки из лучших произведений Низона, — тоже показатель растущей популярности писателя.

Низон — убежденный «субъективист». Его книги — поэтические экспедиции в неизведанные области внутреннего мира. За центральными образами всех его книг стоит сам писатель, который не особенно маскирует свое присутствие в тексте, не отделяет себя от своих созданий, хотя и не растворяется в них до конца. В непростой для восприятия книге лирической прозы «Canto» преобладает поток сознания, до крайности «взрыхленного» душевным смятением повествователя — молодого швейцарца, получившего, как и сам Низон после первой, во многом еще подражательной публикации «Скользящие площади» (1960), право на годичное пребывание в Риме.

Книга насквозь пронизана стихией музыки. Своим построением она напоминает классическую сонату, однако в ней, как ни старайся, не найти классической ясности содержания. От желания сказать все сразу (а книга скомпонована как письмо, как отчет о новой жизни, адресованный покойному отцу) у рассказчика спирает дыхание, слова торопятся, наскакивают друг на друга, ломают строку и деформируют фразу; глаголы не поспевают за существительными, открывая простор для назывных предложений. Указывая на связь Низона с литературой авангарда, Мартин Кильхман, автор предисловия к сборнику «материалов» о писателе, приводит в качестве доказательства, причем весьма убедительного, пассаж из «Canto». На вопрос: «Что вы хотите донести до читателя?» — следует ответ: «По-моему, ничего. Ни точки зрения, ни программы, ни обязательств, ни истории, ни фабулы, ни сюжетной линии. Только эту дрожь в пальцах. Писать, лепить слова, нанизывать их друг на друга, выстраивать в строку, этот фанатизм писательства — мой костыль, без которого я бы тут же грохнулся на землю. Ни жизненных проблем, ни темы, только matiere, материя, которую в процессе творчества мне надо укрепить, чтобы иметь хоть что-нибудь прочное, на чем можно стоять». «Материя» в понимании Низона — не окружающий мир, не «так называемая действительность», существующая вне нас, а словесное вещество, то, что преображается в руках мастера, что творится его умом и фантазией.

Высказывания, подобные приведенному выше, встречаются в разных вариантах во всех книгах Низона. Он силится уловить и запечатлеть все время ускользающий от него момент истины, некое озарение, которому он подыскивает все новые и новые определения и каждый раз остается ими недоволен. А значит, остается недоволен собой. Творческая неудовлетворенность — одна из примет писательской индивидуальности Низона. Он максималист, когда речь идет о взыскательности к создаваемому им тексту, прихотливому, строящемуся на игре ассоциаций, опирающемуся больше на грезы и сны, чем на реальные события, и в то же время предельно достоверному в передаче субъективных ощущений. Радикальный субъективизм Низона проявляется в концентрации на значении и звучании слова. Он апеллирует не только к разуму и чувству, но и к слуху. Склонность к звукописи — еще одна особенность его прозы, отмеченной тонким лиризмом. Лирический напор может быть мягче, сдержаннее («В доме кончаются истории»), может уравновешиваться ностальгией по подлинной жизни («Погружение») или отрешенностью героя от практических дел («Штольц»), но он всегда выступает ведущим признаком созданных Низоном текстов.