Учитель фехтования - Артуро Перес-Реверте

Артуро Перес-Реверте. Учитель фехтования

Посвящается Карлоте, а также Рыцарю в желтом камзоле [1]

Я самый учтивый человек на свете. Моя заслуга в том, что я никогда никого не обижаю и покорно сношу назойливость невежд, которые бесцеремонно повествуют о своих невзгодах, а то и читают стихи собственного сочинения.

Генрих Гейне. «Путевые заметки»

В серебряных канделябрах уютно горели свечи, их огоньки отражались в хрустале высоких бокалов. Раскуривая толстую гаванскую сигару, министр внимательно разглядывал необычного гостя. Ему было совершенно ясно: господин, столь настойчиво добивавшийся встречи, — отъявленный пройдоха; но однажды ему довелось видеть, как к дверям ресторана «Ларди» этого типа подвез великолепный экипаж, запряженный парой сытых английских кобыл, а на его ухоженных пальцах, снимавших с сигары кольцо, блестел золотой перстень с крупным бриллиантом. Министр оценил элегантную непринужденность, с которой держался господин; припомнил он и ходившие по всему Мадриду смутные слухи о его темном прошлом — так что сомнений не оставалось: его посетитель был не просто пройдоха, а пройдоха богатый и влиятельный.

А министру, не считавшему себя радикалом в вопросах этики, было отнюдь не безразлично, к какому сорту негодяев принадлежал стоявший перед ним субъект: его терпимость прямо зависела от достижений и успехов каждого конкретного представителя этого племени. Когда же он предчувствовал, что ценой маленькой сделки с совестью ему удастся сорвать крупный куш, он делался поистине великодушным.

— Мне нужны доказательства, — произнес министр, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

Обоим было ясно: сделка состоится. В глазах посетителя мерцали огоньки: беседа шла именно так, как он предполагал. Тонко улыбнувшись, он одернул белоснежные манжеты, отчего крупные бриллианты на запонках вызывающе сверкнули, и достал конверт из внутреннего кармана сюртука.

— Доказательства — само собой, — проговорил он с легкой иронией.

Запечатанный сургучом конверт лежал на шелковой скатерти у самого края стала возле руки министра. Министр не прикасался к нему, словно боясь подхватить какую-то неведомую заразу, и выжидающе смотрел на гостя.

— Я слушаю вас, — произнес он.

В ответ господин пожал плечами и небрежным жестом указал на конверт; казалось, выпустив конверт из рук, он потерял к нему всякий интерес.

— Взгляните сами, — произнес он равнодушно, словно происходящее не имело к нему отношения. — Имена, адреса — вам это покажется, во всяком случае, забавным: будет чем занять ваших агентов.

— Неужели здесь указаны все соучастники?

— Скажем так: те, о ком следует упомянуть. Когда речь идет о больших деньгах, приходится все тщательно взвешивать.

Произнеся последние слова, он снова улыбнулся. На этот раз его улыбка показалась министру несколько вызывающей, и он почувствовал раздражение.

— Сударь, у меня складывается впечатление, что вы относитесь к своему поступку несколько легкомысленно. То, что вы делаете…

В недоговоренной фразе министра прозвучала угроза. На лице посетителя мелькнуло удивление.

— Вы же не будете настаивать, — сказал он, поразмыслив, — чтобы я, как Иуда, рисковал за какие-то тридцать сребреников — а вы намекаете именно на это.

Министр положил руку на конверт.

— Еще не поздно забрать бумаги назад, — проговорил он, держа сигару в зубах. — Для вас это было бы своего рода героизмом.

— Я отлично вас понимаю. — Гость допил коньяк, поднялся и взял с соседнего стула трость и цилиндр. — Но герои, как правило, гибнут. Или разоряются. Во втором случае мне придется терять слишком много; вы, сударь, знаете это лучше, чем кто-либо другой. Человек моего возраста, да еще занимающийся делами столь серьезными, ценит здравый смысл куда выше, чем добродетель. Это диктуется инстинктом. Так что я за собой вины не чувствую.

На прощанье они не обменялись ни рукопожатием, ни иными общепринятыми знаками расположения. Шаги стихли на лестнице, прогрохотал отъехавший экипаж. Оставшись один, министр надломил сургуч, раскрыл конверт, надел очки и придвинул канделябр. Сделав маленький глоток коньяка, он надолго углубился в чтение. Отложив последний документ, он некоторое время сидел неподвижно, покуривая сигару. Затем задумчиво посмотрел в камин, отапливающий его небольшой кабинет, лениво поднялся и подошел к окну.

Впереди его ждало несколько часов утомительной работы, и, подумав о ней, он чуть слышно чертыхнулся. В ту ночь на Мадрид обрушился ледяной ливень, принесенный ветром с заснеженных вершин Гуадаррамы. Это была ночь 1866 года, время правления в Испании ее католического величества доньи Изабеллы II [2].

Поединок между двумя порядочными людьми под руководством учителя, исполненного благородных побуждений, — это достойный образец хорошего вкуса и изысканного воспитания.

Много времени спустя, когда дон Хайме Астарлоа попытался выстроить в цепочку разрозненные события той трагедии и припомнить, как все это началось, первым перед его мысленным взором возник маркиз. Вспомнилась открытая терраса в зелени парка Ретиро, первые жаркие летние дни, теплый ветер, врывавшийся в распахнутые окна, и свет, отражающийся в вороненой стали рапир, свет такой нестерпимо яркий, что невольно приходилось щурить глаза.

В тот день маркиз был не в форме; дыхание вырывалось из его легких с шумом кузнечного меха, рубашка намокла от пота. Такова, к сожалению, была расплата за предыдущую чересчур бурную ночь, но дон Хайме, как обычно, воздержался от неуместных замечаний. Личная жизнь учеников его не касалась.