Однажды в Африке - Анатолий Луцков

ОДНАЖДЫ В АФРИКЕ… Дует ветер, новый ветер — Где-то в этой Африке, Но не ласковый, не с моря, Завывают на рассвете Вихри горечи и горя — Где-то в этой Африке. Адду Агво (Нигерия), пер. А. Эппеля

1

Леса по берегам реки с какой-то подавленной обреченностью стояли, уже сменив свой беззаботный летний наряд на несколько печальный желто-багряный. Только остроконечные ели с хмурым равнодушием к сменам времен года с вызывающей заметностью темнели среди всей этой недолговечной и уже обреченной желтизны и багрянца. Своей неподверженностью переменам в природе они словно бросали вызов ходу времени. Но это был всего лишь мнимый вызов, а их игра в неизменность и это их вечнозеленое великолепие выглядело все же неубедительно. Осень была уже во всем: в низком и неярком солнце, в облаках со свинцовым подбоем, в сумрачно-холодной синеве реки.

Все эти осенние прелести, с суровой торжественностью проплывавшие мимо, Вадим Комлев какое-то время довольно отрешенно наблюдал из окна своей каюты, над дверью которой сияла медная табличка с надписью «старший помощник капитана», прежде чем бухнуться, сняв только туфли, на свою узкую койку, чтобы немного вздремнуть до вахты, которая начиналась ровно в четыре дня. Его старая и верная «Спидола» на столике у окна передавала новости и Комлев в ее работу не вмешивался. Он давно уже привык спать при любом звуковом сопровождении, а на движущемся судне всегда стоит какой-то шум и гул. В этом случае звук голосов из эфира не только помогал нейтрализовать или уравновесить этот гул, но еще и должен был помочь Комлеву проснуться до того, как посланный с мостика матрос грубо постучит в окно или в дверь, напоминая ему о вахте. Когда он уже готовился провалиться в соблазнительно мягкую и упругую внутри, словно наполненную еловым лапником, яму сна, он еще успел услышать, как диктор с равнодушной деловитостью в этот момент вещал: «В африканском государстве Бонгу прошли президентские выборы. Действующий президент, выставивший свою кандидатуру повторно, не сумел набрать нужное число голосов, дающее возможность сохранить за собой пост на новый срок. В настоящее время его местопребывание неизвестно, предположительно, он скрывается в одном из иностранных посольств. В столице Бонгу, городе Лилонгве, неспокойно, повсюду слышится стрельба. Идут поиски и арест членов правительства и чиновников аппарата президента.»

Потом приемник заговорил о погоде. Со стороны Атлантики ожидался обширный циклон. «Ну и нравы в этом государстве Бонгу», — успел еще неодобрительно подумать Комлев засыпая.

Он проснулся через сорок минут под назойливо-развязную рекламу какого-то чудодейственного медицинского препарата: «Верните себе радость бытия — покупайте наше лекарство! Наш фантазипин возьмет вашу боль на себя!»

Пока Комлев надевал форменную тужурку с потускневшими шевронами на рукавах, в которой ему полагалось выходить на вахту и затягивал узел галстука, он думал о быстро улетучивающемся, как утренний туман, сне, который он только что видел. «Что мнится, то и снится», — вспомнилась ему старая присказка, как бы начисто отметающая идею вещих снов и толкующая природу сновидений со строго материалистических позиций. А сон Комлева как раз был на тему того, что он успел услышать тогда по радио, и видел он перистые кроны кокосовых пальм над крышами невысоких обшарпанных домов, черный дым и пламя горящего прямо посреди улицы автомобиля, солдат в пятнистой униформе со скорострельными винтовками в руках, он даже запомнил сверкающие белки глаз на темных, блестящих от пота лицах. И он, Комлев, в легкой рубашке и шортах, с тревожным любопытством смотрит на улицу, слегка отвернув штору на окне. Дверь у него надежно заперта, и в нее никто не стучит прикладами. Но за спиной он вдруг именно почувствовал, а не услышал, какое-то легкое, но пугающее движение. Он обернулся и окаменел, увидев, что дверь на лестничную площадку широко распахнута, и там уже зловеще темнеют две или три фигуры. «Как они сумели бесшумно открыть дверь?» — мелькает у него в голове запоздалая и ненужная теперь мысль. Комлев понимает, что пришли за ним и теперь ему конец. Он с отчаянной радостью ринулся навстречу спасительному пробуждению, словно выныривая из опасной водной глубины на поверхность, где светит солнце, и заметил, что сердце его учащенно билось. «Ерунда какая», — с растерянным неудовольствием думал он, шагая по длинному коридору верхней палубы. Остановился на миг перед высоким зеркалом в круглом зальчике, где с двух сторон двери вели на прогулочную палубу. Он поправил темный галстук, чтобы тот строго по вертикали рассекал белую гладь рубашки, и проследил за застегнутостью всех пуговиц тужурки. Капитан был строг в отношении форменной одежды, тем более, что на борту были пассажиры. Вероятно, последние в эту навигацию; сейчас они возвращались из рейса, короткого туристского, — на родину известного поэта.

На мостике было свежо, хоть и солнечно, но в рулевой рубке царило электрическое тепло. Рулевые только что сменились и теперь за штурвалом высился сутуловатый Синяков, от которого неистово несло только что выкуренной перед вахтой сигаретой из плохого табака. Еще он был до неприличия любопытен, поэтому капитан этого старого теплохода (и кажется, даже его ровесник) Сивковский поманил Комлева из рубки и вывел на мостик, отчасти лишая его этим возможности указывать рулевому и участвовать в судовождении.

— Идите пока по створу, Синяков, — сказал, выходя, капитан, — а там дальше будет перевальный столб на правом.

Синяков хотел сказать: «Знаю», но решил не нарываться на замечание и буркнул: «Есть, по створу». Фарватер он знал неплохо.

— Я вас долго не задержу, Вадим Алексеевич, — суховато сказал капитан.

Всех своих помощников он педантично называл по имени-отчеству, воспитывая и держа дистанцию.

На палубе виднелись лишь отдельные фигуры или небольшие кучки пассажиров. Видимо, все собрались в носовой части, в музыкальном салоне, где был отличный обзор и к тому же тепло. «Крупская» с будничной неторопливостью двигалась против течения, и навстречу ей плыли осенние леса, а у берегов вода уже была усеяна плывущими по течению желтыми и бурыми листьями.

— Для вас у меня две новости, — сказал капитан. — Как в анекдоте: хорошая и не очень. С какой начинать?

— С той, что не очень, Владимир Андреич. Тогда вторая пойдет на то, чтобы подсластить горечь первой.

— Что ж, не лишено логики. Итак, «Крупскую» ставят после этого рейса в затон, и ее дальнейшая судьба неизвестна. Могут отдать кому-нибудь в аренду или даже продать, в том числе и на металлолом. Сейчас, кажется, все можно. Оставят же пока на ней капитана, механика с парой мотористов и троих матросов, чтобы вахту стояли у трапа. Уяснили?