Депеш Мод - Сергей Жадан

Судья – западлист:

он не любит «Металлист».

Когда мне было 14 и у меня были свои виды на жизнь, я впервые накачался алкоголем. Под самую завязку. Было очень тепло и надо мною плыли синие небеса, а я лежал и умирал на полосатом матрасе и даже опохмелиться не мог, потому что мне было всего 14 и опохмеляться я еще просто не научился. За последние 15 лет у меня было больше чем достаточно причин, чтобы не любить эту жизнь, жизнь изначально, только я начал её понимать, оказалась штукой подлой и неблагодарной, она сразу же взяла за привычку оборачиваться такими лажевыми ситуациями, вспоминать про которые не хочется, но которые запоминаются надолго. Хотя со своей стороны я особенных претензий никогда не озвучивал, очевидно, у меня все в порядке в моих отношениях с жизнью, даже вопреки её клинической мудаковатости. Меня, по большому счёту, когда не происходило очередных демаршей снаружи, все устраивало – меня устраивали обстоятельства, в которых я жил, устраивали люди, с которыми я общался, с которыми я время от времени виделся и с которыми мне приходилось иметь дело. Они мне, по большому счёту, не мешали, надеюсь – я им тоже. Что ещё? Меня устраивало то количество бабок, которое у меня было, то есть устраивало не количество как таковое, бабок у меня, на самом деле, почти никогда не было, устраивал сам принцип их оборота вокруг меня – я с детства заметил, что банкноты появляются именно тогда, когда тебе нужно, и примерно в том количестве, без которого ты не обойдёшься, обычно это срабатывало, точно срабатывало, очевидно, если ты не до конца потерял совесть и сохраняешь хотя бы крохи какой-то пристойности, в смысле там чистишь зубы, или не ешь свинину, если ты мусульманин, то к тебе с невыясненным тобой постоянством является ангел с чёрными бухгалтерскими нарукавниками и перхотью на крыльях и обновляет твой текущий счёт определённой суммой в денежном эквиваленте, так, чтобы ты, с одной стороны, совсем ноги не протянул, а с другой – не слишком выёбывался и не перепаскудил свою реинкарнацию покупкой танкеров с нефтью или цистерн со спиртом. Меня это устраивало, в этом я ангелов понимал и поддерживал. Меня устраивала страна, в которой я жил, устраивало то количество говна, которым она был наполнена и которое в наиболее критичные отрезки моего в этой стране проживания доходило до колен и выше. Я понимал, что вполне мог родиться в другой стране, куда худшей, например с более суровым климатом или авторитарной формой правления, где у власти стояли бы не просто ублюдки, как в моей стране, а какие-нибудь выморочные ублюдки, которые передавали бы власть в наследство своим детям вместе с внешним долгом и внутренним мракобесием. Так что я считал, что вполне неплохо ещё попал, поэтому не слишком переживал по поводу этих вещей. По большому счёту меня устраивало всё, меня устраивала телевизионная картинка, которую я видел за окнами обиталищ, в которых я жил, поэтому я старался просто не слишком быстро переключать каналы, поскольку успел заметить, что какие угодно проявления внимания со стороны смонтированной вокруг меня реальности обязательно заканчиваются наперёд прогнозируемыми гадостями или просто мелким житейским западлизмом. Реальность прикольна сама по себе, но полностью лажевая при подсчёте послематчевой статистики, когда ты анализируешь свои и её показатели и видишь, что нарушений с её стороны было в несколько раз больше, а удаления случались только в твоей команде. Если меня что-то и угнетало по-настоящему, то именно эти постоянные и настойчивые попытки этой телекартинки вступить со мной в противоестественные половые отношения, то есть, проще говоря – оттрахать меня, воспользовавшись моими же общественными правами и христианскими обязанностями. Я весело прожил эти свои 15 лет взрослой жизни, не принимая участия в строительстве гражданского общества, не приходя на избирательные участки и успешно избегая контактов с антинародным режимом, если вы понимаете, что именно я имею в виду; меня не интересовала политика, не интересовала экономика, не интересовала культура, даже прогноз погоды меня не интересовал, хотя это была чуть ли не единственная в этой стране вещь, которая вызывала доверие, но меня она все равно не интересовала.

Сейчас мне 30. Что поменялось за последние 15 лет? Почти ничего. Даже внешность этого… президента не очень поменялась, во всяком случае его портреты как ретушировали тогда, так и теперь ретушируют, даже я это заметил. Изменилась музыка в радио, но я его, по большому счету, и не слушаю. Изменилась одежда, но 80-е, насколько я понимаю, и дальше в моде. Не изменилась телекартинка, она такая же липкая и едкая, как разлитый на паркете лимонад.

Не изменился климат, зимы все такие же долгие, а вёсны – долгожданные. Изменились друзья, то есть одни навсегда исчезли, а другие появились вместо. Изменилась память – она стала длиннее, но не стала лучше. Надеюсь её хватит ещё лет так на 60 длительного бытового похуизма и нерушимого душевного равновесия. Чего я себе и желаю. Аминь.

16.50

17 июня, около 5 пополудни, Собака Павлов пытается спуститься в подземку. Он подходит к вертушке, идёт просто на женщину в униформе и достаёт из кармана ветеранское удостоверение. Женщина в униформе заглядывает в удостоверение и читает «Павлова Вера Наумовна». «Ну?», — спрашивает.

— Бабуля, — говорит Собака Павлов.

— Где бабуля?

— Это, — показывает Собака удостоверение. — Моя бабуля.

— Ну и что?

— Она — ветеран.

— Ну, а ты что хочешь?

— Она в танке горела.

Женщина еще раз заглядывает в удостоверение. Кто ее знает, думает она, может, и горела, по фотографии не скажешь.

— Ну, хорошо — говорит она. — А от меня что нужно?

— Пропустите. — говорит Собака.

— А ты что — тоже в танке горел?

— Ну, подождите, — начинает торговаться Собака, — может я поесть ей несу.

— Что поесть?

— Ну, поесть, — Собака вспоминает, что на самом деле ест его бабушка, когда ей дают. — Молочные продукты, понимаете? Творог.

— Сам ты творог, — беззлобно говорит тётка в униформе.

Собака понимает, как всё это выглядит со стороны. Что вот он бьётся головой о гигантскую бесконечную стену, которой от него отгородилась жизнь, бьётся без единой надежды на успех, и все жизненные прелести, в том числе и проезд в метрополитене, ему просто не светят, вот как это выглядит.

Он собирает всю свою волю в кулак и говорит что-то вроде того, что, мол, послушайте, женщина, он, конечно, говорит не так, но смысл примерно такой. Так вот, послушайте меня внимательно, — произносит он, — хорошо? Только не нервничайте. Вот что я вам скажу, женщина. Вы, конечно, можете презирать меня, я вижу, что вы презираете меня, вы же меня презираете, да? Послушайте, послушайте, я хочу ещё сказать, послушайте. Но даже несмотря на это, понимаете, как бы это сказать — ну, вы там, я не знаю что, вы по-разному можете к этому относиться, согласен, для вас это может ничего не значить, но согласитесь — моя бабуля не может сдохнуть от голода только из-за того, что меня — её законного внука, прошу прощения, вот так просто не пропустила в метро какая-то падла тыловая. Согласитесь? (ну, в этом месте они просто обложили друг друга, но пусть будет так) — он сосредотачивается и внезапно ныряет женщине под руки, взмахивая ветеранским удостоверением, и исчезает в прохладном кишечнике подземки.