Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире - Ханан Аль-Шейх

* * *

Шахразаде и ее дочерям

Я не помню, восемь или десять лет мне было, когда я впервые услышала слова «Альф лайла ва лайла» – «Тысяча и одна ночь». Зато помню как сейчас, как потрясла меня радиопостановка по этой книге: шум и гомон базаров, топот конских копыт, скрип дверей темницы… Как вздрагивал приемник от тяжелых шагов ифрита, а в начале каждой передачи – от знаменитого крика петуха, на который отзывались все петухи нашего квартала.

Я вспомнила, что у моей одноклассницы есть дома «Тысяча и одна ночь», и поспешила к ней, чтобы поглядеть на несколько томов в застекленном шкафчике, рядом с резным слоновьим бивнем. Книги были в кожаном переплете с золотым тиснением. Я попросила у подруги разрешения хотя бы потрогать один из томиков, но она ответила: ее отец всегда запирает шкаф и держит ключ в кармане, потому что говорят, будто, прочитав все сказки «Тысячи и одной ночи», человек тут же умрет. Конечно, ни я, ни моя подруга тогда не догадывались, что книгу попросту прятали от женщин – из-за ее откровенной сексуальности.

С годами мое увлечение «Тысячью и одной ночью» прошло, сменившись отчаянным желанием сбежать из изображенного в ней мира. Но образ Шахразады меня не отпускал. И я решила разобраться, почему ученые видят в ней гениальное произведение и краеугольный камень арабской литературы, притом что для большинства арабов ее собственная история – не больше чем красивая рамка, способ соединить сказки между собой. Я читала страницу за страницей, дивясь упорству Шахразады, которая, оставаясь узницей царя, говорила с ним с искренней прямотой. Постепенно я поняла, что ее оружие – искусство в наивысшем его проявлении, бесконечное сочинение великолепных историй. Чем дальше я читала, тем больше восхищалась спокойным и простым стилем, который так ожесточенно критиковала раньше. Меня восхищала простота и безыскусность языка – речь людей, которые не обращаются к словарю, чтобы выразить свои эмоции – настоящие, грубые, сильные, искренние, – будь то восторг, печаль или ненависть. В их голосах слышатся отзвуки магического реализма с его флешбэками и соединением обыденного и сверхъестественного; прежде я даже не подозревала об этом.

На этот раз чтение «Тысячи и одной ночи» явилось для меня глубоко личным переживанием: я словно неслась на волшебной колеснице к древним истокам культуры и классическому арабскому языку. Поразительно, в какой мере сегодняшнее общество сохранило в себе дух наших далеких предков: мы каждый день живем по их сказкам, мудрым и прозорливым, в которых законы и нравственные нормы проистекают не из религиозных догм, а из житейского опыта и глубочайшей любви ко всему живому. «Альф лайла ва лайла» сильнейшим образом повлияла на всю арабскую культуру: персонажи стали именами нарицательными, а цитаты – пословицами и поговорками. Меня охватил благоговейный трепет перед сложным миром, где возможно общение между людьми, джиннами и зверями настоящими и сказочными; я не могла сдержать улыбки, читая правила поведения и подробно изложенные требования этикета. Но как арабскую писательницу меня особенно очаровало то, что женщины в этих древних забытых обществах, оказывается, вовсе не были пассивны и запуганы; они демонстрировали сильную волю, смекалку и остроумие, признавая в то же время, что их хитрости и уловки – вторая натура слабых и угнетенных.

Закончив адаптацию девятнадцати историй для сцены и для этой книги, я поблагодарила Шахразаду за то, что она открыла передо мной дверь в мириады миров. И, вернувшись в наш век, поняла: в каком-то смысле отец моей подруги был прав, говоря, будто любой, кто дочитает «Тысячу и одну ночь», умрет: читатель действительно может почувствовать тоску и бессилие, покинув возвышающие душу, сверкающие яркими красками бесчисленные миры «Тысячи и одной ночи». Я надеюсь, что это путешествие принесет вам такое же наслаждение, как и мне.

Давным-давно жили-были два царя, два брата. Старший, Шахрияр, правил в Индии и Индокитае. Младший, Шахземан, царствовал в Самарканде. Так силен и могуч был Шахрияр, что его боялись даже дикие звери; но притом он был справедлив и милостив к своему народу, защищая его, как веко защищает глаз. И подданные почитали своего государя, беззаветно служили ему и слепо повиновались.

Как-то утром Шахрияр проснулся и почувствовал, что стосковался по младшему брату. Он не видел Шахземана уже десять лет. И позвал он своего визиря и велел ему тотчас же отправиться в Самарканд и привезти брата. Много дней и ночей ехал визирь, пока не добрался до Самарканда и не нашел царя Шахземана, который приветствовал его и повелел заколоть много скота для пиршества в его честь. И передал ему визирь добрую весть: «Царь Шахрияр здоров и процветает. Одного лишь не хватает ему: он желает снова увидеть твое лицо, и потому послал меня, чтобы я пригласил тебя к нему в гости».

Счастливый Шахземан обнял визиря и ответил, что также стосковался по брату и сейчас же соберется в путь.

Вскоре все было готово – телохранители, кони, верблюды и бараны, чтобы не голодать в долгом пути. С радостью и волнением предвкушая встречу с братом, Шахземан хотел отправиться в путь тотчас же, не желая медлить ни минуты. Он вбежал в покои своей жены, чтобы попрощаться с ней, и – к великому своему ужасу – увидел, что она лежит в постели в объятиях невольника. Свет померк в глазах у царя, и все перед ними завертелось, точно он попал в песчаный смерч в пустыне.

– Я самодержавный властелин Самарканда, а жена изменила мне, и с кем? С другим царем? С эмиром его войска? Нет – с рабом!

Охваченный гневом, он выхватил меч и убил свою жену и поваренка, а затем вытащил их мертвые тела за ноги и сбросил с высокой дворцовой башни в ров. После того покинул свое царство вместе с визирем своего брата и свитой. Сердце его обливалось кровью от скорби и горя.

По пути прекрасные долины сменялись пустынными горами, но не могли они развлечь Шахземана и лишь растравляли в нем обиду и горечь утраты. Наконец он добрался до Индии и обнял своего брата, царя Шахрияра, и тот предоставил ему в полное распоряжение один из своих дворцов.

Шли дни, а Шахземан был бледен и не притрагивался к пище. Царь Шахрияр заметил, что брат чахнет, и подумал, не гложет ли его тоска по оставленному царству.

Как-то утром Шахрияр спросил Шахземана:

– О брат мой, не хочешь ли поехать со мной на охоту? Десять дней мы станем охотиться на оленей в лесных чащобах и вернемся, когда придет тебе пора отправиться домой в свое царство.

Но Шахземан ответил:

– Я не поеду с тобой на охоту, слишком велика моя грусть и печаль. Внутри меня язва.

Царь Шахрияр продолжал его уговаривать:

– Может быть, радость и волнение охоты развеселят твое сердце, брат мой, и исцелят твою язву.