Любовь анфас (сборник) - Лана Барсукова

Женский квартет Влюбленная Ворона

У Веры Павловны было две беды. Первая – быть тезкой героини Чернышевского. При встрече с ней любой образованный человек старался это как-то обозначить, чтобы не подумали, будто он не читал знаменитый роман «Что делать?». Конечно, он не читал. Потому что читать такое решительно невозможно, но так же невозможно сознаться в этом. При этом мало кто задумывался, насколько он неоригинален, говоря Вере Павловне о ее литературном двойнике. Дальше с неизбежностью шла шутка про сон: «Как спали? Коммунизм не снился?» Вера отвечала натренированным голосом, имитирующим радость от просвещенности книгочея. «Надо же, как здорово пошутил!» – старалось изобразить ее лицо. Впрочем, получалось не очень искренне. Но Вера давно заметила, что если людям говорить приятное, то они заглатывают это без особой критичности. Вот если их начать ругать, то сразу укажут на несуразность претензий – «на себя посмотри», «а у самой-то» – и приведут прочие веские доводы, лишающие претензии обоснованности. Вера понимала это и на рожон не лезла – умилялась шуткам по мотивам романа Чернышевского регулярно, терпеливо и бодро. И людям приятно, и ей не трудно. Сначала со скрипом шло, а потом, с годами, как-то легче стало, на автомате.

На рожон Вере было лезть не с руки. Потому что вторым печальным обстоятельством ее жизни был вечный любовный голод. В маленьком городке, где она жила, плотность Вериных романов сделала ее героиней бытового фольклора. Как и положено героиням, у нее было свое имя – Влюбленная Ворона. Почему? Есть такой мультфильм, в котором ворона по очереди влюбляется во всех обитателей леса и, закатив глаза, смешно вздыхает: «Какой заяц! Прелесть, а не заяц!» Вера этот мультфильм не знала, ей подруга Лариса рассказывала.

Забавно было то, что люди, не заглядывавшие в Чернышевского, смотрели мультфильмы. В отличие от них, Вера роман читала. Она вообще много читала. Практически все свободное от любовных терзаний время. А вот мультики не смотрела – не с кем. Детей у Веры не было. Это книгу можно и нужно читать в одиночестве, особенно «Что делать?», а мультики правильно смотреть, обнявшись с ребенком, чтобы одним глазом на экран, а другим на него – как он смеется, как хмурится. Вера так ясно представляла себе эту картинку, что не могла разрушить ее просмотром мультфильма в одиночку. Даже про Влюбленную Ворону, ее прототипа.

Вера не обижалась. Кому плохо от той вороны? Зайцу? Волку? Она так и жила, постоянно подыскивая себе объект для любовных историй. Дальше все повторялось достаточно единообразно – в три притопа: сначала влюблялась, потом ее осаживали, в финале – страдания героини. Истории эти были скоротечны и мимолетны. Как карусель, на которую подсаживались все новые и новые персонажи. И только Вера не сходила с нее годами, от чего устала и приобрела тошноту как постоянное фоновое состояние. Она ждала принца. От него не требовалось, чтобы он повел ее во дворец, сыграл пир на весь мир и жил бы с ней долго и счастливо. Вера желала совсем другого. Принц должен был прекратить это движение по кругу, поддержать на земле, пока тошнота не уймется, дать опереться на него, пока голова кружится. Словом, нужно было плечо. Но места на карусели занимали очередные любители приключений. Они хотели прокатиться с ветерком, и останавливать карусель им не было резона. А накатавшись, соскакивали на полном ходу и шли домой, к женам, чтобы отдышаться и войти в нормальный жизненный ритм. Подруга Веры, вытирая ей слезы, так и определяла ситуацию: «Что? Опять соскочил?»

Любовный голод Веры не имел сексуального характера. Она спала со всеми, но к сексу была равнодушна. Просто начиталась романов, где секс был вершиной страсти. Ну если не вершиной, то этапом в отношениях. Как же без него? В романах никак. И Вера форсировала постель, надеясь, что книги плохого не посоветуют. К тому же голенький мужчина казался ей ближе, понятнее, как будто это малыш, только вытянутый в длину и в ширину. Она дарила себя, ожидая продолжения, развития, схода с карусели. Но карусель набирала обороты, и ничего не менялось. А годы шли. Морщинки появлялись, а принц – нет.

* * *

Подруга сосредоточенно разливала чай, одновременно поучая свою любимую, но бестолковую Веруську:

– Ты просто многого от них хочешь. Тебе с потрохами мужика подавай. Чтобы и умный был, и любил тебя, как в романах. Тут одно из двух. Зачем ты умному? Умный понимает, что вокруг женщин полно – молодых и веселых. Умный на тебе не женится. Тебе среднего надо. Тебе чай покрепче?

– Мне средний чай, – улыбнулась Вера. Она соглашалась с подругой. Все правильно. Не случайно у Лариски семья в полном комплекте: муж, дети, свекровь.

– Вот взять твоего последнего. Забыла, как его… У меня уже все имена твои, то есть их, перепутались. Ну чего ты на мужика наехала? Сахар он не тот купил. Коричневый, кстати, намного дороже. Надо было похвалить мужика за щедрость.

– Ларчик, ну какая щедрость? Как у Жванецкого? На трамвае прокатил – твоя? Понимаешь, я же ему рассказывала, как сахар в Европе появился, как кариесом гордились, потому что это была болезнь богатых. И разговор о коричневом сахаре зашел, что его издалека везут, на кораблях. А на кораблях всегда много крыс, так всегда было. На одном пиратском корабле из-за крыс… Я потом расскажу. Чтобы крысы сахар не попортили, его обкладывают ядом. Его есть нельзя. Лучше наш покупать, отечественный. Я же ему это говорила. А он, значит, не слушал меня. Понимаешь? Не слушал. Ты же знаешь, как я его любила, я бы с ним отравилась вместе, как Ромео и Джульетта. Хоть тем же сахаром. Но тут другое, он просто пропускал мои разговоры мимо ушей.

– Верусик, ты в своем уме? Какие Ромео и Джульетта? Он нормальный мужик был, а не итальянский юнец со склонностью к суициду. Да и ты не Джульетта. С учетом того, как они рожали, ты даже в матери ей не годишься. Разве что в бабушки.

– Почему это? – дернулась Вера. Возраст был ее больным местом.

– Давай считать. Джульетте было четырнадцать лет. Я сама не читала, но говорят. Положим, мать ее в шестнадцать родила. А что? У них там солнце и фрукты. Чего не рожать? Ешь фрукты и рожай, делов-то… Кормилицы выкормят. Получается, матери было лет тридцать. Бабуле – за сорок. Вот и вся математика – третий класс, вторая четверть.

– Ой, Ларчик, тошно мне. Что со мной не так? – всхлипнула Вера.

– Да ладно. Не плачь. Зато у них нет такого, чтобы в сорок пять баба ягодка опять. А у тебя эта фишка еще впереди. Ты чай-то пей и сахар бери. Он у меня белый, краснодарский, – попыталась пошутить Лариса, понимая, что задела за живое.

– Плохо мне, Ларчик. Помнишь, как у Шекспира? «Быть или не быть?..» Мне сейчас не быть хочется. Все-таки Шекспир – гений. Не написал «умереть, отравиться». Потому что умирать никто не хочет, хочется именно не быть, чтобы не страдать, не мучиться.

– Это из-за рифмы, Вер. Просто из-за рифмы. «Быть или не быть» – это что-то вроде «Ботинок и полуботинок», – вспомнился Ларисе эпизод про то, как Незнайка хотел стать поэтом.