Подружка невесты - Рут Ренделл

Дону

Иных насильственная смерть завораживает. А Филиппа она удручала. Он боялся, считал, что у него фобия убийства, любых его форм, страх кровопролития на войне и нелепой смерти в катастрофах. Насилие было ему противно — в реальном мире, на экране телевизора, в книгах. Так он относился к смерти много лет, с самого детства, когда его сверстники целились игрушечными пистолетами друг в друга, играя в войну. Он не знал, когда этот страх появился и почему. Самое удивительное, что Филипп не был трусом или брезгливым человеком и смерть пугала его не больше и не меньше, чем других. Просто насильственная смерть не щекотала ему нервы, и он старался избегать ее. И знал, что это странно, скрывал свой страх — или пытался скрыть.

Когда дома смотрели телевизор, он тоже смотрел и глаз не закрывал. При этом он никогда не критиковал ни газеты, ни современные романы. Окружающие знали о его страхе, но им, по большому счету, не было дела до его чувств. И они продолжали говорить о Ребекке Нив.

Будь Филипп один, он не обратил бы никакого внимания на сообщения об исчезновении девушки, да это и сейчас его не занимало. Выключил бы телевизор — и все. Разумеется, десятью минутами раньше он так бы и поступил и не услышал бы очередных новостей из Северной Ирландии, Ирана, Анголы, не узнал бы ни о железнодорожной аварии во Франции, ни о пропавшей девушке. Никогда бы не взглянул на ее фотографию, не увидел бы красивого смеющегося лица, с глазами, которые щурились от яркого солнца, и волосами, развевавшимися на ветру.

Ребекка исчезла часа в три. Был осенний день. В среду утром с ней по телефону говорила сестра, а ближе к обеду позвонил парень, новый приятель, с которым у нее было всего четыре свидания. Он последний слышал ее голос. Сосед Ребекки видел, как та выходила из дома в ярко-зеленом вельветовом тренировочном костюме и в белых кроссовках. А больше ее никто не видел.

Когда на экране появилась фотография девушки, Фи сказала:

— Мы с ней вместе учились в школе; по-моему, я это имя знаю — Ребекка Нив. Где-то я его слышала.

— А я не слышала. Ты никогда не говорила, что у тебя есть подруга, которую зовут Ребекка.

— Это и не подруга, Черил. Нас в школе было три тысячи человек. Я с ней, наверное, даже не разговаривала ни разу.

Фи не отрываясь смотрела в телевизор, а вот ее брат старался этого не делать: взял газету и открыл ее на той странице, где о Ребекке Нив не было ни слова.

— Они, наверное, думают, что Ребекку убили, — сказала Фи.

На экране появилась мать пропавшей девушки и попросила тех, кто что-либо знает о Ребекке, сообщить все, что им известно.

Ребекке было двадцать три года. Она преподавала лепку на курсах для взрослых, нуждалась в деньгах и потому искала работу няни или домработницы, давала объявления в газетах. Возможно, кто-то откликнулся на такое объявление, девушка назначила на вечер встречу и ушла. По крайней мере, так хотела думать мать Ребекки.

— Бедная женщина! — сказала Кристин, внося в комнату поднос с чашками кофе. — Как она, должно быть, переживает! Представляю, что было бы со мной, окажись на месте этой девушки кто-то из вас.

— Со мной бы такого не случилось, — сказал Филипп, хорошо сложенный, хотя и худой парень шести футов росту. — Ну, теперь можно выключить? — Он посмотрел на сестер.

— Тебе ведь это не нравится? — Черил, никогда не сдерживающая эмоций, нахмурилась. — Может, ее и не убили. Каждый год пропадают сотни людей.

— Наверняка нам что-то недоговаривают, — отозвалась Фи. — Никто бы так не суетился, если бы она просто ушла из дома. Забавно… я помню, мы были в одной группе по труду. Говорили, что она хочет продолжать учиться после школы и стать учительницей, а девчонки над этим смеялись, потому что их единственным желанием было поскорее выйти замуж. Ну ладно, Фил, выключай. Все равно больше ничего про Ребекку не будет.

— Почему не рассказывают о хорошем? — спросила Кристин. — Тоже было бы интересно посмотреть. Не поверю, что нет ни одной хорошей новости.

— Несчастья и бедствия — вот что такое новости, — сказал Филипп, — хотя для разнообразия можно было бы попробовать и твою идею. Составлять, например, списки спасенных: всех, кто чуть не утонул, кто благополучно пережил автомобильную аварию, кого чуть не убили, — и продолжил уже более мрачно: — Детей, которых не поколотили, девочек, которые убежали от насильников.

Он выключил телевизор. Определенно, было некоторое удовольствие в том, чтобы наблюдать, как изображение тускнеет и быстро пропадает с экрана. Фи не злорадствовала по поводу исчезновения Ребекки Нив, но всевозможные догадки о случившемся интересовали ее гораздо больше, чем «хорошие новости» Кристин. Филипп попытался заговорить о другом. Вышло довольно натужно:

— А когда мы завтра планируем выходить из дома?

— Правильно, давай сменим тему. Ты как всегда, Фил.

— Он сказал, что будет у себя около шести. — Кристин довольно робко посмотрела на девочек, потом опять на Филиппа. — Пойдемте-ка на минутку в сад. Мне нужен ваш совет.

Сад, маленький, унылый, был хорош лишь в те часы, когда садилось солнце и по земле тянулись длинные тени. На краю росли кипарисы, отгораживавшие его от соседнего участка. Посередине газона была круглая бетонная плита, на ней — статуя и птичья поилка. Мох на бетоне не рос, но в щель под поилкой пробивались сорняки. Кристин положила руку на статую и погладила ее, точно малыша, по головке. Она сосредоточенно посмотрела на детей, то ли с заботой, то ли с какой-то решимостью в глазах:

— Как вы думаете, могу я подарить ему Флору?

Фи, вообще редко сомневающаяся, была, как всегда, резка:

— Людям статуи не дарят.

— А почему нет, если это кому-то нравится? — спросила Кристин. — Он говорил, что статуя ему нравится и что она хорошо смотрелась бы у него в саду. Он говорил, что Флора напоминает ему меня.

Фи как будто не слышала слов матери:

— Людям дарят конфеты или вино.

— Он привозил мне вино. — Кристин произнесла это так благодарно и удивленно, будто взять с собой бутылку вина, когда едешь в дом к женщине, с которой будешь ужинать, — знак исключительной заботы и щедрости. Она провела рукой по плечу Флоры:

— Мне всегда казалось, что она похожа на подружку невесты. Наверное, дело в цветах.

Филипп раньше толком не всматривался в мраморную девушку: Флора — всего лишь статуя. Сколько он себя помнил, она стояла в саду. Говорили, что отец купил ее во время их с Кристин медового месяца. Это была уменьшенная, три фута высотой, копия римской статуи. В левой руке букет цветов, правая протянута к подолу, как будто Флора приподнимает его с правой лодыжки. Обеими ногами девушка стояла на земле, но складывалось впечатление, что она неторопливо идет или танцует. Особенно красивым было ее лицо. Вообще-то лица античных статуй Филиппу не нравились: из-за тяжелых подбородков, длинных, без переносиц, носов у них грозный вид. Наверное, дело в том, что изменился эталон красоты. Или просто его привлекает что-то более утонченное. Однако у Флоры лицо было как у красивой девушки из дня сегодняшнего: высокие скулы, круглый подбородок, маленькая верхняя губа, а сам рот — прелестнейший союз нежно сложенных губ. Лицо это казалось бы и вовсе живым, если бы не глаза. Слишком широко расставленные, они будто смотрели за горизонт. Во взгляде было что-то загадочное, отстраненное, языческое.