Храм - Игорь Акимов

Посвящаю моим детям — Гале, Мите, Васе, Маше, Глебу и Николке, который вдохновил меня на эту книгу.

В последний вторник марта, в конце дня, к дежурному районного отдела милиции обратилась молодая женщина в новой норковой шубке и очень хороших перчатках, с заявлением, что пропал ее отец. «Что значит пропал? — спросил капитан. — Вы его искали?» — «Его не было на работе ни вчера, ни сегодня. Они не смогли до него дозвониться — и нашли меня. Мы живем отдельно, но у меня есть ключи от его квартиры. Дома его не было. Я обзвонила его друзей — с ними он не связывался. Это меня встревожило: исчезнуть вдруг, спонтанно, ни-кого не поставив в известность — это на него не похоже; он человек обязательный. Я начала обзванивать ближайшие больницы, но сообразила, что у вас должна быть вся оперативная информация — и собственная, и из моргов…»

Голос женщины был мелодичный, приятный; он смягчал впечатление от ее хотя и правильного, но вполне заурядного лица. По телефону ею можно было бы и увлечься, признал капитан, но дальше его мысль не пошла. Оригинал был перед ним, и этот оригинал безусловно проигрывал барышням, телефоны которых, зашифрованные особым образом, чтобы не пострадать из-за случайного любопытства жены (он записывал их с третьей цифры; значит, первые две были в конце), хранились в его потертой записной книжке. Впрочем, даже потертая, она производила солидное впечатление: отличная итальянская кожа, мягкая, с вытисненным на лицевой стороне джокером и с позицией на шахматной доске (капитан так ни разу и не полюбопытствовал поставить ее на реальную доску) на оборотной, — штучная работа, первая ценная вещь, которую он позволил себе когда-то на свою скромную милицейскую зарплату. Доставая записную книжку, капитан каждый раз испытывал удовольствие от ее теплоты и мягкости, и это стойкое чувство снова и снова возвращало его к мысли, что хорошая вещь всегда стоит больше затраченных на нее денег.

— Оставьте заявление, — сказал капитан. — А также свой адрес и телефон. Я через часок буду посвободнее — тогда и займусь этим делом.

Женщина облизнула пересохшие, почти не тронутые помадой пухлые губы, и капитан отметил, что у нее красивый, чувственный рот.

— Простите… я не могу ждать, — сказала она. — У меня тяжелое чувство. И такое состояние… — Было видно, что она готова заплакать, но капитан каждый день видел столько слез, что это вызвало в нем только раздражение, которое, впрочем, он постарался не проявлять. — Ведь я уже здесь… — сбивчиво говорила она, — ну что вам стоит… Если надо — так я готова… Ведь он не простой человек… — И она назвала фамилию отца, которая показалась капитану знакомой, но он уже потерял интерес к разговору, и потому не стал ни припоминать, ни у нее уточнять.

— Для нас все равны, — стараясь не показывать раздражения, сказал он. — И всем известные, и никому не известные. — Тут зазвонил телефон. — Не нервничайте. Садитесь. Пишите заявление. Разберемся. — Он взял трубку и совершенно о ней забыл.

Женщина постояла немного, пытаясь понять, с чего вдруг она едва не расплакалась. Это было совсем не в ее характере. Когда-то в детстве она любила отца; позже… нет, она всегда уважала отца и гордилась им; ей нравилось, что его имя открывало перед нею любые двери. Ну, встретился ей диковинный экземпляр, которому имя отца ничего не говорит (но мои губы он все-таки оценил), — и что с того? Просто нужно найти человека, на которого это имя подействует, как универсальная отмычка.

Она пошла по изломанному коридору райотдела, пока не обнаружила то, что искала. В маленькой приемной никого не было, но из-за приоткрытой двери в кабинет начальника звучали вперебивку два голоса. Оба были веселые — и это ее обнадежило. Она приоткрыла дверь шире и негромко постучала. Сидевший во главе стола моложавый полковник взглянул на нее, но в первое мгновение как будто не увидел; потом его взгляд сфокусировался на ней, какое-то мгновение полковник анализировал визуальную информацию, затем встал, вышел из-за стола и придвинул ей стул.

— Добрый день. Присядьте, пожалуйста.

— У вас в приемной никого не было…

— Не беспокойтесь, — мягко перебил полковник, — все в порядке. Выпьете с нами чаю? (Она только теперь заметила, что они пьют чай с вареньем.) Или может быть вы предпочтете кофе?

— Мне как-то неловко, — сказала она. — Ведь вы меня не знаете…

— А нашему полковнику вовсе не обязательно глядеть в ваши документы, — весело встрял второй. — Он у нас великий психолог, в душах как в открытой книге читает. Я верно говорю, Юрий Алексеевич?

— Не принимайте его всерьез, — сказал полковник. — Его только что бросила жена, и он пока не понял, хорошо это или плохо… Так что же — чай или кофе?

— Ваше варенье выглядит так соблазнительно, — засмеялась она. — Доверюсь вашему вкусу. Пусть будет чай.

— Превосходный выбор, — сказал полковник. — Кофе у меня отменный, но чай… Если вы и пили такой — так только не в России. — Он повернулся к приятелю. — Майор, вы же российский офицер. Проявите галантность к даме.

— Я сперва милиционер, а потом уже офицер, — с досадой ответил его приятель, и не глядя на женщину ушел в приемную.

— Мне кажется, рюмка коньяка вам не помешает, — сказал полковник.

— Он у вас тоже самый лучший?

— Другой мне не подносят.

Она достала из маленькой сумочки от Диора свою визитку и положила перед ним. Полковник как-то нехотя взял ее, прочел — и вдруг все понял:

— Так вы дочь профессора?

Она кивнула.

— Это правда, что он лечил президента?

— Только консультировал.

— Тоже неплохо! — полковник засмеялся. — Страшно подумать, сколько завистников (пардон — врагов!) он заработал одним ударом… Какое счастье иметь такого отца!

— Он пропал, — сказала она.

— То есть?

Он отдал ее визитку майору, который поставил перед ней чай и вазочку варенья, и сделал знак: садись.

Она рассказала все, что ей было известно. Известно ей было немного, это она понимала. Что поделаешь, дети хуже всего знают именно своих родителей. Дети чувствуют их, как себя, а кто из нас дает себе труд понять свою натуру, тем более — темную сторону своей натуры?

Офицеры не перебили ее ни разу. Ей показалось, что их внимание было каким-то особенным. Так ясновидящий по фотографии, какой-нибудь личной вещице или прикосновением к клиенту, как к ретранслятору, определяет местонахождение пропавшего человека.

— У него была другая семья? — спросил полковник.

— Нет, — решительно сказала она, уловила в его взгляде сомнение, и уже мягче добавила: — Я бы знала.

— А какие-нибудь связи?

— Сомневаюсь… — По глазам офицеров она поняла, что от нее ждут более аргументированного ответа, и объяснила: — Конечно, он далеко не стар и очень крепок. И привлекателен для девушек, которые хотели бы такой связью, тем более — замужеством — стимулировать свою судьбу… Кстати, я не помню, чтоб он когда-нибудь болел. Однажды при мне отец сказал: для доктора болеть — значит расписаться в своем непрофессионализме… Наверное, у него что-нибудь бывало. Но увлечься всерьез — нет. Не такой он человек.