Пловец - Йоаким Зандер

Июль 1980 года Дамаск, Сирия

Каждый раз, когда я тебя обнимаю, последний. Я знал это с нашего первого объятья. И когда ты вернулась и сунула мне в руки ребенка и я, измученный бессонницей, прижал его к груди, я снова подумал, что все это в последний раз.

Ты смотришь на меня ясным, словно обещание дождя, взглядом, и я понимаю, что тебе все известно. Давно уже известно. О моем предательстве. И в это мгновение мы оба чувствуем его смердящее дыхание, его грохочущее неровное сердцебиение.

Ребенок беспокойно ворочалcя в кроватке. Я хотел его взять, но ты успевала раньше. Взяла на руки и протянула мне. Ты чувствуешь его дыхание, слышишь стук его сердца сквозь одеяльце, связанное твоей мамой. Его сердце – мое сердце. Предательству своей крови и плоти нет оправдания. Это нельзя ни объяснить, ни извинить. Любая попытка будет обманом и лицемерием. И в том, и в другом мне нет равных.

Город раскалился до предела. Два месяца без дождя. Камни и асфальт горячее лавы. По вечерам город больше не серый и не бежевый. Он весь одно сплошное марево из жары. Высохший, обезвоженный, изможденный. От жары мозг ничего не соображает. В воздухе запах гниющего мусора и выхлопных газов, сквозь который изредка пробивается аромат чеснока и тмина. Но я чувствую только запах младенца. Закрываю глаза, прижимаюсь носом к покрытой легким пушком головке ребенка и вдыхаю аромат. Младенец в моих руках горячий. Слишком горячий. Температура не спадает.

Ты говоришь, что так уже три дня. Вижу, как ты роешься в ящиках в поисках аспирина или другого жаропонижающего. Эта жара. Она сводит с ума. Нам обоим известно, что ничего такого я в квартире не держу. Может, мне это мерещится от жары? Что мы вообще здесь делаем?

– Дай мне ключи от машины, – просишь ты.

Машешь рукой перед лицом, как торговцы на базаре, когда называют цену. Видя, что я сомневаюсь, повторяешь:

– Дай мне эти чертовы ключи!

Голос на октаву выше. Я слышу нотки отчаяния.

– Погоди… Может, лучше я….

Ребенок едва дышит у меня на руках.

– А как ты собираешься попасть в посольство, скажи мне? Ты что, не видишь, что нужно сбить температуру?

Я неохотно достаю связку из кармана. Прижимая другой рукой ребенка к груди, я протягиваю ключи ей, но роняю их на пол прихожей. Со звоном они ударяются о мраморные плитки. Но жара приглушает даже этот звук. Мы одновременно нагибаемся, чтобы поднять их. Наши пальцы соприкасаются. Я смотрю тебе в глаза. Ты отдергиваешь ключи, выпрямляешься и выходишь из квартиры. Я слышу эхо шагов на лестнице и хлопок входной двери.

…В поисках тени я выхожу на балкон. Оттуда видно улицу. Из-за жары трудно дышать. Я уже забыл, что такое ветер. Ужасно воняет. Что случилось с жасмином? Когда-то в городе пахло жасмином.

Медальон, который ты дала мне до того, как началась засуха и все стало жаром, обжигает мне грудь. Он принадлежал твоей матери. Я оставлю его здесь. Просто положу на столик в прихожей, украшенный перламутровыми вставками с вкраплением розового дерева, который мы вместе купили на базаре за неделю до того, как ты узнала, что беременна. У меня нет права его носить. Он мне не принадлежит. И никогда не принадлежал.

О выживании мне известно все. В этом городе я знаю каждую улочку, каждое кафе, каждого продавца антиквариата с пышными усами, проворачивающего темные делишки. Я знаю, кто из торговцев едой распространяет сплетни и слухи. Знаю, что видит и слышит мальчик, продающий чай из самовара в метр вышиной у него на плече. Я пил импортный виски в прокуренной комнате с президентом и руководителем организации, которая официально находится в опале. Президент знает мое имя. Точнее, одно из моих имен. В моих руках было много денег. Я помогал им перейти в другие руки – руки, которые могли принести пользу людям, чьи интересы я представляю. На ваших языках я говорю лучше вас. Но я хочу убежать. Отправьте меня в джунгли, в степи, в лобби «Савоя», только дайте мне минуту, чтобы сменить личность. Я ящерица, пожелтевшая былинка, молодой банкир в дорогом костюме в елочку, с длинными волосами, почетными привилегиями и смутным прошлым. Я знаю ваших университетских друзей. Разумеется, через третьих лиц. Меня они никогда не помнят.

Вы не в курсе, но я намного лучше вас. Я быстрее меняюсь. Приспосабливаюсь. Меняю окраску, как хамелеон. Только сущность остается неизменной. У меня нет друзей. Я стараюсь ни с кем не сближаться. Все новые связи я обрубаю, как только возникает риск, что они меня ослабят. Но в последнее время я потерял концентрацию. Я позволил им – кровным связям – связать меня по рукам и ногам.

Игра вечна, но эта партия закончена.

Я прижимаю ребенка к груди. Стопой нервно постукиваю по бетону. Перед глазами встают картины смерти. Я встряхиваю головой и мысленно шепчу: «Нет, нет, нет…»

Вздувшееся лицо в канаве у автострады на пути в аэропорт. Выпученные глаза. Мухи. Мухи.

Нет, нет, нет.

Почему я не дал ему уйти? Я же все понимал. Почему уговорил Фираса на еще одну встречу, хоть знал, чем это грозит? Почему не доверился инстинктам? Зачем мне нужно было услышать это еще раз? Еще раз заглянуть ему в глаза, чтобы увидеть, что он скрывает. Увидеть, как мрачнеет его лицо, когда он против воли повторяет свою историю. Увидеть, как у него начинается нервный тик. Мне нужны были эти детали, эти нюансы. Все то, что может помочь отличить правду от лжи, жизнь от смерти. Я жмурю глаза, качаю головой, чувствуя, как на меня накатывает чувство вины. Мне не следовало этого делать.

Но сейчас нельзя терять время. Автомобиль, взятый напрокат одним из моих осведомителей, припаркован за углом. В багажнике – рюкзак с одеждой, деньгами и новым паспортом. Путь к бегству разработан и записан невидимыми чернилами у меня в голове. Это единственное решение. Раствориться в воздухе. Слиться с маревом, запахом чеснока, тмина, помоев и выхлопных газов. В хороший день – и жасмина тоже.

Я приподнимаю ребенка. Смотрю на него. У малышки твои глаза. Так будет проще. Кто способен покинуть собственного ребенка? Даже чтобы защитить. Предательство – это предательство. Ложь – это ложь. Давайте называть вещи своими именами.

Шум с улицы. Голоса, но слов с третьего этажа не разобрать. Машины медленно ползут по раскаленному бетону, изнемогая от зноя. Щелчки незапускающегося двигателя. Машина никак не хочет заводиться. Крутить ключ бесполезно.

Я подхожу ближе к перилам. Солнце жжет нестерпимо. Меня тут же бросает в пот, хоть руки, лицо, спина и грудь и так все мокрые. Я наклоняюсь, смотрю на старый ржавый зеленый «Рено» на другой стороне улицы. В голове роятся мысли. Мне повезло найти место так близко к дому. Сколько еще машина простоит там, прежде чем люди поймут, что ее бросили? Может, ты сама отыщешь ключи и отгонишь ее? Хотя зачем тебе это?