Огненная проповедь - Франческа Хейг

Глава 1

Я всегда думала, что они придут за мной под покровом ночи, однако силуэты шестерых всадников появились на горизонте в самый разгар дня. Стояла пора сбора урожая. Всё поселение поднималось ни свет ни заря и трудилось в полях допоздна. На истощенной земле, отведенной Омегам, не приходилось ждать хорошего урожая. В прошлом году проливные дожди размыли землю так сильно, что обнажили слой пепла – эхо минувшего взрыва. Корнеплоды выросли чахлыми и маленькими или не выросли вовсе. Картофельное поле не дало всходов – мы находили редкие, сморщенные клубни на глубине пяти футов. Один мальчик провалился под землю, выкапывая картофель. Всего несколькими ярдами ниже оказалась заброшенная шахта. Глиняная стена не выдержала и рухнула, и выбраться наверх мальчик уже не смог. Я подумывала о переезде, однако дожди затопили все долины, да и в голодные времена чужаков не жаловали нигде. Поэтому я осталась, с трудом пережив тяжелый год. Некоторые вспоминали о засухе, уничтожавшей урожаи зерна три года подряд. Тогда я была еще ребенком, но все равно помнила, как по запыленным полям волочился изголодавшийся скот, больше похожий на груду костей, обтянутых шкурой. Но с тех пор прошло больше десяти лет. «Так плохо, как в годы засухи, все равно не будет», – твердили мы друг другу, точно от повторения слова могли стать правдой. Следующей весной мы внимательно следили за побегами пшеницы. Ранние всходы принесли хороший урожай, а над длинными крупными морковками, которые мы выкапывали в тот год, подшучивали местные подростки. Со своего крохотного клочка земли я собрала большой мешок чеснока, который потом несла на рынок, точно ребенка. Всю весну я наблюдала за тем, как росли и крепли колосья пшеницы на общих полях. На заднем дворике в зарослях лаванды роились пчелы. Дома же полки буквально ломились от еды.

Они явились в разгар жатвы. Сначала я почувствовала что-то неладное. Хотя, если быть до конца честной, недобрые предчувствия терзали меня уже несколько месяцев. Но теперь тревожные ощущения стали явственными – внезапная настороженность, которую невозможно объяснить тому, кто не умеет предвидеть будущее. Казалось, будто что-то неумолимо надвигается: точно облако закрывает солнце или ветер меняет направление. Я выпрямилась, сжав в руках косу, и посмотрела на юг. Когда с дальнего конца поселения раздались крики, я уже мчалась прочь. Шум нарастал, и когда вдали показались шестеро всадников, побежали и остальные. Альфы нередко нападали на поселения Омег, забирая всё мало-мальски ценное. Но я знала, что им нужно на этот раз. Как и понимала, что убегать бессмысленно и следовало прислушаться к предостережениям мамы еще шесть месяцев назад. Я нырнула под изгородь и бросилась к валунам на краю поселения, но уже знала – они меня схватят.

Они почти и не замедлились, чтобы схватить меня. Один из всадников поймал меня на бегу, оторвав от земли. Ударив по запястью, он выбил косу и перекинул меня через седло лицом вниз. Я попыталась вырваться, отчаянно пинаясь, но лишь пришпорила лошадь. От тряски легкие и ребра болели куда больше, чем ноющее от удара запястье. На спину давила тяжелая рука. Сам мужчина прижался ко мне, пригнувшись вперед, и гнал лошадь во весь опор. Я открыла глаза, но тотчас зажмурилась, не в силах видеть вверх тормашками взбитую копытами, проносящуюся землю.

Когда лошадь замедлила шаг и я, наконец, отважилась вновь открыть глаза, в спину мне уперлось лезвие клинка.

– Нам приказано тебя не убивать, – заговорил всадник. – И даже не бить. Так велел твой близнец. Но насчет всего остального, если доставишь нам хлопоты, колебаться не станем. Сначала я отрежу тебе палец, и уж поверь, для этого мне даже не придется останавливать лошадь. Поняла, Кассандра?

Я попыталась сказать «да», но вырвалось лишь сдавленное мычание.

Мы помчались дальше. От бесконечной тряски вниз головой меня дважды стошнило. Второй раз – на кожаную обувь всадника, не без злорадства заметила я. Чертыхнувшись, он остановил лошадь и усадил меня, связав веревкой так, что руки оказались плотно прижаты к бокам. В сидячем положении кровообращение восстановилось, и давление в голове ослабло. Веревка врезалась в руки, но сзади её крепко держал мужчина и не давал мне упасть. Так проехали остаток дня, а когда землю окутали сумерки, мы остановились поесть. Один из всадников предложил мне хлеба, но я смогла лишь отпить из фляги несколько глотков теплой, затхлой воды. Затем меня вновь посадили в седло, на этот раз с другим мужчиной. Его черная борода колола кожу на шее. Он надел мне на голову мешок, хотя в темноте в этом не было особого смысла.

Я почувствовала приближение города задолго до того, как копыта лошадей зацокали по мощеной дороге. Сквозь мешковину начали пробиваться отблески огней. Я ощущала людей вокруг. Много людей, больше, чем в Хейвене в день ярмарки. Тысячи, как мне показалось. Дорога пошла вверх, копыта застучали по мостовой, но теперь уже не так резво. Затем всадники спешились, и меня передали, а точнее, почти швырнули вниз, другому мужчине. Несколько минут он вел меня, спотыкающуюся на каждом шагу, и довольно часто останавливался, чтобы отпереть очередную дверь. Каждый раз, когда мы продолжали идти дальше, я слышала, как за нами запирается замок. Громыхание запоров звучало точно удары.

В конце концов меня толкнули на что-то мягкое. Послышался скрежет металла, словно кто-то вынул клинок из ножен. Но прежде, чем я успела вскрикнуть, веревка, опутывавшая тело, соскользнула вниз. Чьи-то руки коснулись шеи, мешок сдернули, и грубая ткань проехалась мне по носу. Я сидела на низкой кровати в маленькой комнатке. В камере. Без единого окна. Человек, который снял с меня веревки, уже успел закрыть за собой дверь.

Во рту стоял отвратительный привкус рвоты. Рухнув на кровать, я наконец дала волю рыданиям. Отчасти – из-за себя, отчасти – из-за моего близнеца, из-за того, во что он превратился.

На следующее утро я, как обычно, проснулась от страшного сна, в котором вновь видела взрыв. Пробуждения после этих кошмаров были единственными моментами, когда радовалась, что нахожусь в темнице. Тусклый свет и уже привычная неумолимость тюремных стен казались полной противоположностью дикой, всепожирающей огненной стихии, снившейся мне еженощно.

Никто не писал об этом взрыве, не делал его зарисовок. Какой смысл писать или рисовать, если он оставил отметины повсюду? Даже теперь, спустя более четырех столетий после того, как взрыв всё уничтожил, следы его до сих пор сохранились в обвалах утесов, обугленных равнинах и подернутых пеплом реках. На каждом лице. Эту историю рассказывала сама земля, так зачем кому-то еще ее записывать? Историю, запечатленную в пепле и на костях. Говорят, еще до взрыва существовали пророчества о пламени и конце света. Сам огонь стал последним пророчеством, после которого больше не осталось ничего.

Большинство выживших ослепли и оглохли. Многие остались в одиночестве и рассказывать о случившемся могли разве что ветру. Но даже если и находили себе компанию, никто из оставшихся в живых не мог точно описать момент взрыва: иной цвет неба, рев, знаменующий конец всему. Стараясь описать то, что произошло, выжившие, так же, как и я, увязали в бессильных попытках облечь звуки и ощущения в слова.