Женщина-VAMP - Евгения Микулина

Вдоль по улице метелица метет.

За метелицей мой миленький идет.

«Ты постой, постой, красавица моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя.

На твою ли на приятну красоту,

На твое ли что на белое лицо…

Красота твоя с ума меня свела,

Иссушила добра молодца меня.

Ты постой, постой, красавица моя,

Дозволь наглядеться, радость, на тебя».

Д. Глебов

Хочется назвать ее мымрой. Но язык не поворачивается – даже мысленно, хотя я не уверен, может ли язык «мысленно» что-то делать, а тем более поворачиваться. Короче, невозможно назвать ее мымрой – слишком она хороша. Да где там «хороша» – будем честны с собой: она ослепительна. Неправдоподобно, неприлично, тошнотворно красива. И ладно бы она была красива, как многие нынешние «модные» девицы – в пластмассово-блондинистом духе; как стандартный кукольный продукт бьюти-спа-салона. Ну вы знаете этих мочалок, они все тощие, загорелые, с маникюром длиной пять сантиметров, крашено-пероксидные, и всем им на вид тридцать два года, причем неважно, сколько на самом деле: кудесники-стилисты и пятидесятилетнюю тетку, и девчонку восемнадцати с хвостиком отливают в один флакон… Нет, эта… мымра, мымра, мымра!.. Нет, она не такая. Я ни на секунду не сомневаюсь, что над ней колдует десяток визажистов – положение обязывает. Но она, чтоб ее, каким-то образом выходит из их цепких лапок… естественной. С матовой, гладкой, словно светящейся бледной кожей.

А губы у нее яркие, как от самой ядреной помады, но, ей-богу, – никаких следов помады не видно, контур совершенно естественный. Естественно совершенный. Может, там, в Лондоне, откуда эта гадина свалилась нам на голову, есть уже какие-то клиники, где такой цвет делают типа навсегда, ну как «вечную подводку», которая на самом деле татуировка? Да нет, вряд ли – я бы знал. Сколько лет в нашем бизнесе работаю, сколько сверстал журнальных страниц про чудеса косметологии – я бы знал, если бы кто-то в мире научился искусственно делать людям такие губы.

И потом, губы губами, а ее глаза? Огромные, темные, вишневого какого-то цвета и такие выразительные, с такими ресницами… А никакой косметики не видно! Ничего: ни туши, ни подводки, ни теней. Просто сияют два темных ночных лунных озера на бледном лице – словно сами по себе.

И над ними черные брови вразлет – такие щедрый на метафоры русский народ называет «соболиными». Ну их она точно красит и выщипывает, потому что не могут быть у женщины свои такие брови.

А волосы? Вроде бы они просто темные, но в них намешано столько оттенков – от теплого, как лошадиный бок, черно-каштанового, до какой-то красной меди. Волосы у нее тоже вишневые, – они так и переливаются в свете ламп накаливания, которые противно звенят под гипсокартонным потолком большой переговорной, когда она встряхивает головой или небрежно отводит прядь за ухо…

Нет, ну я просто идиот. Волосы-то она точно красит – тут никак сомневаться нельзя. Наверное, ее парикмахер ночами не спит, комбинируя все эти оттенки. Здесь точно продукт высоких технологий. Иначе просто быть не может. Что я, совсем, что ли, ума лишился? Конечно, это краска. Дорогая, самая совершенная в мире – как и все у этой дорогой, самой совершенной в мире мымры.

А ее фигура… Ну нет, про фигуру я сейчас даже думать не буду. Мне плевать, от чего у нее все так прекрасно, от фитнеса или от силикона, но думать об этом нормальный человек на редколлегии не может. Потому что в джинсах становится маловато места. И ведь она не тощая совсем – вон руки какие гладкие, ровные; и плечи совсем не костлявые – сейчас как раз видно, потому что у нее блузка с широким вырезом съехала вбок и обнажила левое плечо…

Стоп! Собирался же не думать. Черт подери… Надеюсь, она не скажет вот сейчас, что «все свободны, можно расходиться», – не хотелось бы мне сейчас вставать из-за стола и демонстрировать всем революцию в своих штанах. Хотя кто это заметит? Девчонки-ассистентки? Зануды-редакторы? Или веселые гомики-стилисты? Эти, может, и заметят, хотя не факт. У нас тут, знаете, массовое безумие, мы замечаем только ее, даже геи на ней помешались. Но она – мымра – точно заметит. От нее ничего не укроется. Иногда мне кажется, что у нее есть глаза на затылке и лишняя пара ушей. Потому что, ей-богу, она знает буквально все, что вокруг происходит. Словно мысли читает. И иногда так улыбается – слегка, одними уголками губ, снисходительно, как будто мы все тут малые дети, а она одна – взрослая.

Мымра.

И чего я, впрочем, вцепился в это слово из кинофильма «Служебный роман»? Во-первых, ни о каком романе и речи быть не может. Во-вторых, тут все другое… И Алиса Фрейндлих в том кино была в любом случае слишком страшная и старая, чтобы зритель мог поверить в волшебную силу любви и дивное преображение их офисной мымры в пленительную женщину. А эта, наша… Хотел бы я посмотреть, кто осмелится закрутить с Ней роман. Да и кому захочется? Она слишком совершенна. И она нам чужая.

Сколько ей, кстати, лет? Даже интересно. Выглядит она потрясающе – на двадцать пять от силы. Меньше даже. Однако нам ее скинули без всяких предисловий и объяснений, так, она будто много лет работала в Лондоне в издательской сфере. Значит, ей должно быть больше. Сильно больше.

Видимо, она из нынешнего поколения «лондонских русских», этих непристойно богатых олигархических деток, которые у любого труженика глянцевой индустрии вызывают естественную зависть и раздражение, потому что какого дьявола я тут сижу и работаю в поте лица, чтобы в свои уик-энды проводить время так, как они, – зависая в модных кофейнях за разговорами о свежем альбоме Coldplay (он ужасен – они все украли у U2!); новом фильме Вуди Аллена (скучно, но Скарлетт Йоханссон просто чудо какая красотка!) и о том, что «Одноклассники» – отстой и пора переходить на Facebook (который ничем, по-моему, не лучше этих самых «Одноклассников»). Короче, если она из тех деток, у нее такая, скорее всего, где-то «лапа», что она стала главным редактором, впервые еще сидя на горшке? Вот и опыт накопился…

Эта мысль заставляет меня улыбнуться. И я тут же чувствую на себе ее взгляд. Ну конечно, она заметила. Черт, я знаю, как нелепо сейчас выгляжу: сижу на дальнем от нее конце длинного стола, за которым мы всегда собираемся для совещаний, и специально избегаю смотреть ей в глаза, делая вид, что рисую что-то на листочке с разблюдовкой редакционного плана на сентябрьский номер. Ну я в конце концов арт-директор, мне положено рисовать. Кружок, теперь его надо взять в квадрат, расчертить диагоналями и продлить сегменты круга наружу – словно треугольные кусочки сыра, вырезанные из круглой головки. Черт. Кто-то мне когда-то говорил, что люди, рисуя такие вот сегменты круга, всегда думают о сексе. Ну то есть наоборот – думая о сексе, рисуют такие сектора… Черт. Черт. Чертова мымра.

Я знаю, что покраснел. Вернее, может, и не покраснел – часто кажется, что краснеешь, хотя на самом деле это не так, только ощущение одно. ОК, мне кажется, что я краснею. А она на меня смотрит… Чтобы как-то скрыться от ее взгляда, я опираю щеку на руку и запускаю пальцы в волосы – все равно они не слушаются никак и всегда похожи на разметанный ветром стожок, так что можно их ерошить сколько душе угодно: хуже не будет, потому что хуже не бывает.