Хозяин тишины  - Влада Ольховская

Глава первая

И тут я поняла: сейчас этот старик или перережет мне горло, или спасет мне жизнь.

Такое уж у него было выражение лица, а меньшего от Полковника ждать и не приходилось. Он всегда был со странностями — и всегда считался опасным. Сложно подсчитать, сколько нервов он испортил другим девочкам, скольких довел до истерики. Я, честно говоря, тоже не рвалась работать с этим угрюмым типом. Но, во-первых, никто не давал мне выбора: я была младшей из сотрудниц и у меня хватало причин держаться за эту работу, потому что другой я могла и не найти. А во-вторых, я чувствовала определенную жалость по отношению к нему. Да, он был мрачным, злобным и хамоватым. И все же мне иногда казалось, что это просто от очень большого одиночества. Полковник никогда не говорил о себе, но у меня были все основания полагать, что жизнь у старика не сложилась.

Вот уже четыре месяца я была единственным живым существом, с которым он соглашался говорить. А точнее, практиковать свое сомнительное чувство юмора! За эти дни я, пожалуй, продегустировала все виды сарказма, иронии и язвительности. Опытным путем я установила, что лучше не огрызаться. Когда я пыталась что-то ему доказать, Полковник радовался, как ребенок, и начинал настоящую словесную баталию. Если же я помалкивала, он очень быстро успокаивался. Пару раз он даже пытался угостить меня чаем и конфетами, которые наверняка хранились в его квартире с тридцать второго года.

Иногда другие девочки спрашивали меня: как я это выношу? Как притворяюсь, что мне совсем не обидно? Но правда в том, что мне и правда было не обидно. Я о себе достаточно высокого мнения, чтобы не принимать на свой счет любую гадость. Есть, конечно, в мире люди, которые могут задеть и ранить меня — некоторые этим правом, увы, воспользовались. Но полубезумный старик, ненавидевший весь белый свет, определенно не входил в их число.

Так вот, за эти четыре месяца я привыкла к тому, что Полковник встречает меня или угрюмым ворчанием, когда у него плохое настроение, или пошловатыми шуточками, когда хорошее. А сегодня… Сегодня он молчал. Он даже не открыл мне, когда я позвонила в дверь!

Я, понятное дело, испугалась: человек-то старый, и социального работника ему назначили не просто так. У меня был ключ от его квартиры, я открыла дверь, поспешила внутрь и обнаружила Полковника на кухне. Он стоял у окна и крутил в руках большой мясницкий нож. Он смотрел на меня молча, не мигая, будто я была малолетней уголовницей, а он — самым строгим судьей в мире.

Вот тут я и поняла, что сегодня что-то случится. Нет, скорее, не поняла, а почувствовала, и это было очень странно. Я замерла перед ним, не двигаясь с места, даже дыхание зачем-то задержала. Что-то подсказывало мне, что, если он захочет на меня напасть, я не убегу. Полковник был старым и измотанным десятками болезней, однако сейчас в его распрямившихся плечах, в гордо поднятой голове, в ясном взгляде все еще угадывался человек, который был своим на поле боя.

Да, он мог меня убить. Но я с удивлением обнаружила, что не так уж меня это и пугает. Докатилась! Моя жизнь превратилась в такие жуткие руины, что я даже перед лицом смерти не готова была держаться за них. День откровений просто…

Но это не значит, что я хотела умереть, так что на Полковника я не бросалась. Я просто ждала.

Наконец он с силой вогнал нож в деревянную разделочную доску, и от громкого удара я невольно подпрыгнула. Полковник засмеялся хриплым, невеселым смехом.

— Испугалась меня, да? — спросил он.

— Испугалась, когда вы дверь не открыли, Михаил Иванович.

Вот так его звали на самом деле — Михаил Иванович Кречетников. Но мы с девочками всегда называли его Полковником, и не только из-за его военного прошлого. Просто была у него совершенно армейская привычка коротко и громко отдавать приказы и никогда нас не благодарить.

— А за себя испугалась?

— За себя — не очень, — признала я.

— Вот и я вижу… Дура ты, что ли?

— Может быть.

— А может, и не дура, — заметил Полковник, окидывая меня очередным оценивающим взглядом. — Может, просто бедовая. Ты добрая, а добрые всегда бедовые, потому что мозгов у вас мало, а жалости — хоть отбавляй.

Мне не хотелось с ним соглашаться, но последние события моей жизни показывали, что он попал в точку.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался Полковник.

— Двадцать два недавно исполнилось.

— Двадцать два — хорошие годы! Лучшие годы. Для меня они были лучшими — и я провел их как надо! А ты что же? Хоронишь себя заживо, подтирая задницу старикам.

Что я и говорила — он совершенно не умеет благодарить. Между прочим, ему я задницу никогда не подтирала, но с другими моими подопечными случалось всякое. Да, я была от этого не в восторге, я не из тех людей, которые готовы всех себя бросить на служение миру. Но в то же время, впадать в депрессию я в ближайшее время не планировала.

Я знаю, что у меня проблемы — и большие проблемы. Но я ведь еще жива, выжила после всего, что было, хотя другая на моем месте уже повесилась бы! Я кое-как устроилась, у меня есть работа, я еще могу что-то изменить. Поэтому я не собиралась устраивать покаяние перед стариком, который всех предыдущих соцработниц доводил до истерики. Со мной этот номер не прокатит! Даже если мне уже хочется плакать.

Я напряглась, опасаясь, что Полковник начнет выспрашивать, как я докатилась до жизни такой. Однако это его, похоже, нисколько не интересовало, старик был погружен в свои мысли.

— Я-то вижу, что ты на дне, — продолжил он. — Но в самой тебе нет подлости и даже достаточно глупости, чтобы потонуть самостоятельно. Значит, на дно тебя столкнули.

Это точно. Ногой под зад дали и еще камень на шею повесили.

— Давайте я приготовлю вам обед, — предложила я, стараясь сменить тему. Обсуждение моих бед радости мне не добавляло.

— Молчи! И слушай. Знаешь, кто ты для меня? Овечка.

— Подозреваю, что не только для вас…

— Глупая, но безобидная, доброе создание. Раньше я презирал вас, потому что считал слабыми, пылью под ногами. А теперь я вижу, что вы не пыль. Вы соль земли! Потому что хоть в ком-то в этом мире должно остаться хорошее.

Да что с ним такое сегодня?!

— Михаил Иванович, что случилось? — не выдержала я.

Он взглянул мне в глаза, и от этого взгляда у меня мурашки по коже пошли.

— Сегодня ночью я умер.

— Что?! — ужаснулась я.

— Не до конца, как видишь. Просто у меня был приступ удушья — страшный приступ, глупая ты девка. Я не мог сделать вдоха, сердце колотилось, и я уж думал, что оно взорвется. А я — один в темноте. Жарко, душно, страшно… Потом все прекратилось.