Фугас - Сергей Герман

КОНТРАБАСЫ, ИЛИ ДИКИЕ ГУСИ ВОЙНЫ

Защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина Российской Федерации.

Статья 59 Конституции РФ

«Дикие гуси» — так в Средневековье именовали ирландских солдат, отправлявшихся воевать на чужбине. Российских солдат-контрактников, воевавших в Чечне, называют «контрабасами». Наверное, потому, что слова «контракт» и «контрабас» созвучны. Да и Чечня де-юре пока еще территория России. Кое-кто пробовал называть контрактников на западный манер — «псами войны» или «дикими гусями». Но это не прижилось. Контрабасы — лучше.

А вот чеченцев называют «чехами». Но об этом, думаю, все знают.

В 42-й мотострелковой дивизии, совсем недавно воевавшей в Чечне, солдат-контрактников было около 14 тысяч. Возраст в основном от 19 до 30, но попадались 35- и даже 40-летние. В первую войну в Чечне воевал 694-й мотострелковый батальон, который неофициально называли «Казачий батальон имени Ермолова». Отчаянно сражался… Чехи его реально побаивались. Так там даже 50-летние дядьки встречались.

Когда Путин стал Верховным Главнокомандующим, в Чечне стало меньше голодных и запуганных срочников. Воевали уже взрослые мужики, у большинства которых за спиной была не одна война.

Но, избавившись от одной болячки, военное руководство нажило себе другую. Это только в газете «Красная Звезда» контрактников называют профессиональной армией, на самом деле — это стихия.

Их не помордуешь, как солдат-срочников, не поморишь голодом.

Зимой 2000-го на моих глазах пьяные контрактники подняли с постели военного коменданта Северной зоны безопасности и чуть не набили ему морду за невыплату зарплаты. Я был свидетелем того, как осенью 99-го перед отправкой в Чечню солдат-контрактник напрямую спросил генерал-лейтенанта Бабичева, почему туда посылают неподготовленные подразделения. Стоящий рядом комбат от страха впал в ступор. Мысленно он прощался с должностью и готовился к самому худшему. Хотя, казалось бы, что может быть хуже Чечни?!

Но обошлось. Бабичев никого наказывать не стал. Среди генералов тоже ведь есть нормальные мужики. Ну а комбат, после того как мы вошли в Чечню и обустроились, на радостях пил неделю.

Кто шел в контрактники? Первая и очень немногочисленная категория — вояки. Как говорит Дима Пушкарев: «Война — она, как наркотик, — затягивает». Сам Пушкарев срочную служил «за речкой», потом несколько лет в ментовке, из которой его уволили за несдержанность и отмороженность, потом Чечня. В моей роте есть еще несколько таких, как он. Для них война стала профессией. Для тех, кто прошел Афганистан, Приднестровье, первую чеченскую кампанию. Деньги для них — дело второстепенное. Спустить за отпуск в кабаках тридцать, сорок, пятьдесят тысяч — «Не проблема!». Поехать к морю на такси? «Легко!»

Кончились заработанные потом и кровью «боевые» — новый контракт на полгода или год.

Но практически никто из контрактников не ставит цели на всю жизнь оставаться на контракте. Если у кого и есть такие мысли, то очень быстро пропадают. Да и отцы-командиры после военных действий оставлять у себя людей воевавших не собираются. На контрактников смотрят как на пушечное мясо недолговременного хранения, и не более.

Но есть и такие, как инструктор разведки Игорь Прибный, или просто Степаныч.

Бывший подполковник РУБОПа, пенсионер по выслуге. Ему 44 года. Война — это его нормальное состояние души. В каком Степаныч здесь статусе — никто не знает, но боевые он не получает, несмотря на то что делает самую нужную и опасную работу: ищет и снимает растяжки, ползает с разведчиками к чехам, натаскивает наших ребят, как снимать часовых, учит, как убивать ножом и еще многому другому. Я спрашиваю:

— Степаныч, ты сколько раз на войне был?

— Пять.

— Не надоело?

— Надоело.

— А чего же опять здесь?

— Профессия у меня такая, призвание. Родину защищать.

— А-аааа! Тогда понятно.

Еще есть несколько хлопцев с татуированными пальцами. Перстни там всякие, что они означают, точно не знаю, но Степаныч просвещает:

— Ага, вот это — гоп-стоп, грабеж то есть. А это — малолетка.

— Степаныч, а ты дискомфорта не испытываешь? Все-таки мент, хоть и бывший. А это — урки.

Степаныч усмехается в свои вислые хохляцкие усы:

— Ну и шшо, Алоша?

Он зовет меня Алоша. Когда Степаныч в настроении, то говорит на какой-то русско-украинско-белорусской смеси. Он называет ее балачкой.

— Это они там были раздолбай, а здесь солдаты. У нас полстраны сидело. Если усих сидевших не брать, кто Россию защищати буде?

Все правильно, кто тогда будет защищать Россию?

Основная категория — это те, кто поехал на войну подзаработать. Заводы стоят, талант торговать имеет не каждый, а семьи голодные. После недавних взрывов в Москве российское правительство и СМИ назвали основного виновника — Чечня!

Индикатор народной ненависти сразу зашкалил. Страна захотела войны. Война была желанна многим.

А что? С экономической точки зрения война — выгодное мероприятие.

Богатые захотели стать очень богатыми. Нищие озаботились свести концы с концами.

Путин пообещал контрактникам платить боевые — 800 рублей в день. Плюс основная зарплата. Плата за должность. Звание. Выслугу. Получается много. Около тысячи рублей! 1000–1300 рублей в день «боевых».

И народ стали вербовать деньгами. У военкоматов потянулись очереди. В основном тех, кто уже давно на завтрак, обед и ужин, а также на первое, второе и третье потреблял одни макароны.

И каждый вечер в солдатских палатках диспуты: заплатят или, как всегда, нае… т, нагреют, в общем?

Больше всех распаляется Толя Беленко:

— Губу раскатали, дадут вам боевые… Как же! Да где Россия денег столько найдет? Если учителям и врачам по полгода не платят?

Мы пытаемся подсчитать, сколько уйдет на зарплату только нашей роте. А батальону? Полку? Ди-ви-зии?.. У-уууу!

Соглашаемся. Опять нае… т, то есть нагреют.

Сколько водки можно выпить за три дня? Одному. Три бутылки? Шесть? Десять? Ошибаетесь — ящик. Именно столько пустых бутылок я обнаружил однажды утром рядом с диваном. Прошедшее вспоминается с трудом, какими-то лоскутьями.

После первых пьяных суток водка идет уже как вода. Организм не реагирует на вкус и запах. Я отрываю голову от подушки, наливаю половину граненого стакана, выпиваю, отрубаюсь. Через час просыпаюсь, наливаю снова и снова отрубаюсь. Ночью просыпаюсь, вспоминаю, что живу почти в прифронтовой полосе. Здесь по ночам исчезают люди, угоняют скот, взрывают дома. Решил — живым не сдамся. Сваливаюсь с дивана, доползаю до шкафа, вытягиваю карабин. Здесь же и патроны. Один загоняю в ствол. Карабин кладу под подушку. Держитесь, суки!