"Крестоносцы" войны - Стефан Гейм

КНИГА ПЕРВАЯ. СОРОК ВОСЕМЬ ЗАЛПОВ ИЗ СОРОКА ВОСЬМИ ОРУДИЙ 1

Трава — густая, мягкая, сочная трава. Если растянуться на ней во весь рост, она смыкается над тобой, и тебя не видно. Она колышется на ветру, дующем с Ла-Манша, с береговых укреплений, где еще видны следы десанта — снаряжение, брошенное в бою, разбитые немецкие орудия, исковерканные остовы танков. Минутами Бингу казалось, что ветер все еще доносит тяжелый, приторный запах тления. Но этого не может быть: трупы похоронены на участках «Омаха» и «Юта». Он сам видел, как немецкие военнопленные рыли могилы; и теперь эти могилы были наполнены трупами и песком, и ветер, ласкающий траву вокруг них, пролетал над крестами, выросшими среди холмов.

Он повернул голову. Сквозь высокую густую траву ему виден был замок — Шато Валер, его круглая башня, ветхая кровля, узкие, подслеповатые окна. Из-под навеса возле ручья, стекающего в ров, который темно-зеленой лентой опоясывал замок, доносился непрерывный приглушенный стук: дочери арендатора — крепкие, широкобедрые и краснощекие, обе на одно лицо, так что трудно было различить, которая Манон, а которая Полина, — колотили выстиранное белье — рубахи, штаны, куртки, трусы и носки всего отдела.

Хороший день для стирки, подумал Бинг. Скоро Манон и Полина выйдут из-под навеса и начнут развешивать белье. Он подложил руки под голову и посмотрел на безоблачное небо. Здешнее небо не такое глубокое, как в Англии, где он побывал перед вторжением. Здешнее небо другое — континентальное, к которому он привык с детства. Ни единого облачка не видно. Высоко-высоко, будто крохотное насекомое, ползет с тоненьким жужжанием самолет-разведчик. Только он один нарушает мир и тишину.

Девушки вышли из-под навеса, держа в руках вороха мокрого белья. Бинг встал и не спеша направился к ним.

— Bonjour, mes petites [1], — сказал он.

— Bonjour, m'sieur le sergent [2], — сказала Манон, и обе засмеялись.

— Когда мое белье будет готово? И рубашки будьте добры выгладить. Не забудете?

— А шоколад у вас найдется для нас? — спросила Полина, зажмурившись, словно уже чувствуя на языке сладкий вкус шоколада.

— Увидим, увидим. Вы и так не худенькие.

— Завтра к вечеру все будет готово, — сказала Манон. — На солнце быстро сохнет. Но спешить некуда. Отправки не будет.

— Какие вы умные, — сказал Бинг. — Откуда вы знаете?

Сестры опять засмеялись.

— Капитан Люмис велел двум солдатам перенести кровать графини в свою комнату. А эта кровать с пологом, такой большой, зеленый полог. И пылищи в нем! Вы бы слышали, как солдаты чихали и чертыхались! А майор Уиллоуби велел зарезать к завтрему двух гусей, и он послал сержанта Дондоло в Изиньи за сыром.

— Уж этот Дондоло! — подхватила Полина. — Умеет жить! Меняет ваши сигареты на кальвадос, а потом продает кальвадос солдатам. Этот разбогатеет, не беспокойтесь.

Бинг засмеялся:

— А я, как, по-вашему, разбогатею?

Полина и Манон внимательно посмотрели на него. Потом Манон сказала:

— Вы? Вы слишком серьезный. Вы всегда думаете.

Он не ответил. Девушки принялись развешивать белье.

Подъемный мост замка не поднимался уже сотни лет. Петли и цепи заржавели, древние доски настила стонали под тяжелыми американскими грузовиками, въезжающими во двор Шато Валер.

Лейтенант Дэвид Иетс стоял на мосту, прислонившись спиной к перилам, и с раздражением ковырял носком башмака мелкие щепки, покрывающие настил. Сверху солнце палило вовсю; голова его под раскаленной каской казалась ему куском теста, посаженного в печь, которое сейчас начнет подыматься на дрожжах. Вторая — отраженная — волна зноя катилась на него снизу из замкового рва вместе со зловонием гниющих водорослей.

Иетс вытер струйку пота, стекающую по шее за воротник. Чувствовал он себя отвратительно: весь липкий, грязный. К тому же он никак не мог решить, что ему делать. С одной стороны, хотелось уйти в полутемные сводчатые покои замка, сбегать к колодцу умыть лицо и руки; с другой — никак нельзя было уйти с этого проклятого моста; чего доброго прозеваешь Бинга и выйдет задержка с выполнением полученного задания. Все равно как, бывало, дома: стоишь на углу и поджидаешь такси. Ни единого. А если и пройдет машина, то занятая. Но стоит только повернуться, решив идти пешком или сесть в трамвай, — она тут как тут, и кто-то уже перехватил ее.

Где это Бинг пропадает?

— Абрамеску! — громко крикнул Иетс.

Низенький капрал в широченной каске, который прохаживался в тени замка, остановился. Словно черепаха, которая на своем медлительном пути столкнулась с непреодолимым препятствием. Потом капрал разглядел Иетса и, быстро перебирая короткими ногами, пересек двор и взошел на мост.

— Подтяните штаны! — устало сказал Иетс, — Постарайтесь хоть немного походить на солдата.

Абрамеску огорчился: он старался походить на солдата с той самой минуты, как вступил в армию, и ему казалось, что он достиг некоторых успехов. Особенно обидно было услышать упрек из уст Иетса, потому что лейтенант ему нравился и к тому же весьма редко заботился о том, похож ты на солдата или нет.

— Чем же я виноват, — запротестовал он, — если правительство выдает мне штаны не впору?

Иетс подавил улыбку.

— Правительство тут не при чем, виновато ваше брюшко.

Абрамеску, опустив бледно-голубые глаза под веснушчатыми веками, покосился на свой живот. Штаны у него сползли, куртка расстегнулась. Потом, словно сравнивая себя с лейтенантом, он взглянул на подтянутую фигуру Иетса, который даже в прилипшей к телу потной рубашке сохранял некоторое благообразие.

— Вы же знаете, — сказал Иетс, — если вы попадетесь на глаза капитану Люмису, вам влетит. А теперь ступайте, найдите мне Бинга. И скажите ему, чтобы поторапливался. Нет, — добавил он, прочитав вопрос на лице капрала, — я понятия не имею, где он. Проявите инициативу! Разыщите его!

— Слушаю, сэр.

Иетс посмотрел вслед Абрамеску — тот рысцой трусил по мосту, приклад винтовки бил его по толстеньким икрам. Хороший работник Абрамеску, незаменимый. Может стенографировать по-немецки и по-английски. Но иногда он раздражает.

А что меня не раздражает? — спросил себя Иетс. Всякие мелочи, действовавшие ему на нервы, все больше осаждали его. Они подтачивали его самочувствие. А зависимость от своего самочувствия больше всего злила Иетса.

Нелегко было примириться с мыслью, что Дэвид Иетс, доктор философии, ассистент кафедры германских языков в Колтер-колледже, превратился в военного; причины и цели этого превращения были ему ясны; однако он не изменил своим убеждениям и по-прежнему считал, что война — это шаг назад, мерзкий, позорный способ разрешать проблемы, которые не должны бы и возникать. Тем не менее, раз уж он был втянут в войну, он подчинился ее требованиям и делал то, что от него ждали, без злобы и даже с готовностью, не теряя надежды, что мелочи жизни перестанут досаждать ему.