Непобежденные. Кровавое лето 1941 года - Валерий Киселев

В строй – с июня, в бой – с июля…

– Командир, а командир… Товарищ лейтенант! – перешел на официальный тон красноармеец Новиков, заметив, что у спящего взводного дрогнули ресницы. – Станция. Разрешите за кипятком сбегать?

Лейтенант Валентин Вольхин посмотрел на часы: «Уже четвертый…» В проеме вагона светало.

Надев пилотку и подтянув ремни, Валентин шагнул к двери вагона. В нос, как и на всех станциях, где останавливались воинские эшелоны, ударил крепкий запах мочи. Бойцы его взвода спали вповалку, некоторые негромко похрапывали. Вторые сутки слушал Вольхин перестук вагонных колес, привык, и тишина уже казалась странной. Где-то в голове эшелона запыхтел паровоз, на соседних путях раздался легкий и протяжный перестук вагонов – шла сцепка. В вылезшей из-под соседнего вагона фигуре Вольхин узнал командира полковой батареи «сорокапяток» лейтенанта Бориса Терещенко.

– А ты что не спишь? – спросил он. – И здесь уже бомбят, надо же. В Брянске мы, оказывается. Наверное, долго простоим: впереди пути ремонтируют.

– Если из Москвы на Брянск повернули, то скорей всего на Украину повезут, как думаешь? – спросил Вольхин.

– Кто знает… По мне, лучше бы туда. Может быть, через Полтаву поедем. – У Терещенко там жили родители. «Из Брянска на Полтаву не попадешь…» – с сожалением подумал Борис, вспомнив карту. – А помнишь, вчера в Москве, когда к нам товарищ Щербаков подходил, я его намек так понял, что мы в Белоруссию едем.

– Станет он тебе намекать! Просто так сказал, и все. А думаешь, он знает, куда мы едем?

Но в голове у Вольхина тоже сидела эта случайно оброненная Щербаковым фраза: «Ну что, выдержат сапоги Пинские болота?» – «Пинские! В Белоруссию направляют!» – мелькнула тогда мысль. Но Щербаков, конечно же, хотя и был секретарем ЦК ВКП (б), вряд ли знал, куда направляется их дивизия, если об этом не знали ни начальник эшелона, ни командир полка.

Из-под соседнего эшелона показался бегавший за водой Новиков. В руке он держал ремень, на нем болталось с десяток солдатских фляжек.

– Быстро ты. Недалеко, значит, вода? – спросил его Вольхин.

– Вагонов через пять пролез. Товарищ лейтенант, тут в эшелоне немцы пленные, в теплушке. Пробегаю – слышу, говорят по-немецки, да так громко, я даже обмер. Часовой сказал, что это летчики. Я заглянул в вагон – ну и морды…

– Залезай скорей, стоишь тут без ремня, вон ротный идет.

– Вольхин! Это у тебя люди бегают? Почему часового не видно? – сердито спросил подошедший командир роты старший лейтенант Цабут, подтянутый крепыш с кривыми «по-кавалерийски» ногами.

– Первухин! – громко крикнул Вольхин.

– Здесь я, товарищ лейтенант, – выглянул часовой из вагона.

Вольхин сел на пол вагона. Спать уже не хотелось, да и совсем рассвело. «Эх, ведь собирался записывать впечатления», – подумал он и достал из планшета записную книжку. Вздохнул глубоко, задумался, стараясь привести в порядок впечатления последних дней.

Всего лишь неделю назад плыл он на прогулочном теплоходе в Васильсурск, начинался отпуск после экзаменов в школе, где он работал учителем математики, и вдруг на тебе, война. «С корабля на бал», – с горькой иронией подумал Валентин и вспомнил, как он слушал на пристани выступление по радио наркома иностранных дел Молотова, все стараясь связать его слова о начавшейся войне с заявлением ТАСС от 14 июня. В голове тогда только стучало: «Война… Но как же так?» С пристани он, не заходя домой, побежал в военкомат. Последние два года его частенько призывали на сборы как лейтенанта запаса.

Сейчас он с трудом вспоминал подробности этого первого дня войны. В военкомате принял по списку бойцов своего взвода. Потом через кремль спустились в Красные казармы и там получили снаряжение и оружие. Когда принесли ящики с винтовками, он понял, что дело серьезное и, видимо, надолго. Это, пока все переодевались в военное, была надежда, что все образуется, их немного подержат, пока правительства СССР и Германии ведут переговоры, и отпустят домой.

Вечером удалось сбегать проститься с матерью. Ночевать предстояло уже в казарме. Мать была удивлена, увидев сына в форме, и никак не хотела поверить, что завтра возможна отправка на фронт. Вспомнились ее растерянные, заплаканные глаза, казавшиеся тогда лишними и даже обидными слова: «Будь осторожен, береги себя, береги себя, сынок». Он не чувствовал ни страха, ни растерянности, была, наоборот, мальчишеская радость, что едет на фронт одним из первых. Никогда еще он с такой гордостью не надевал военную форму.

С утра на второй день войны их 771-й полк начал погрузку в эшелон. Несколько часов заносили в вагоны ящики со снарядами и патронами, дружно, с матерком и смехом, втаскивали на платформы новенькие «сорокапятки», заводили туда же упиравшихся, нервно ржавших приписных лошадей, пригнанных из ближайших колхозов. С удивлением, что даже это было кем-то заранее предусмотрено, нагрузили для лошадей два вагона прошлогоднего прессованного сена в тюках.

В первый день, когда взвод только получил обмундирование и все сели его подгонять, стараясь держаться вместе и не смешиваясь с другими, Вольхин, как приказал комиссар полка, опросил своих бойцов: кто, где и когда родился, кем работал. Но в тревоге и сумятице первых дней запомнить удалось не всех, сначала и в лицо путал. Почти все, прибывшие из запаса, оказались уроженцами Павловского района. В основном колхозники, мужики серьезные, семейные. Многие жалели, что уезжают на фронт и не успели накосить дома на корову. Вольхин обрадовался, что одно отделение у него будет кадровое. Командовал им сержант Олег Мухин, москвич, парень интеллигентной внешности, как узнал потом Вольхин, студент МИСИ. На призывном пункте он увидел много знакомых лиц по сборам осенью и весной, попросил капитана Шапошникова, начальника штаба полка, разрешить ему отобрать во взвод знакомых, тот согласился, и теперь у Вольхина два командира отделений были его старые товарищи, дважды бывшие с ним на сборах, сержанты Фролов и Вертьянов. Оба усачи, только один черный, другой белый, замечательные, проверенные ребята, на которых всегда можно было положиться. Кроме этих двоих, во взводе было еще пятеро из его взвода с осенних сборов. Вольхин тогда подумал, что лучше уж взять людей, которых он знает, чем каких дадут, если есть возможность выбирать.

Хотя все они были недавние штатские, почти одногодки, он не боялся теперь панибратства, как перед первыми сборами. Тогда он, недавний студент, стеснялся командовать людьми, давно отслужившими в армии. На первых сборах он еще неуверенно подавал команды и боялся ошибиться, сейчас чувствовал себя перед строем вполне уверенно. Да и сама военная форма как-то быстро подтянула людей. Его бойцы из приписного состава отличались от кадровых только новым, не обмятым обмундированием, а пилотки на всех сидели даже изящно, «как пирожок», по любимому выражению их ротного.