Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов

Причину гибели больного не всегда удается установить даже на вскрытии.

Медицинское наблюдение

— Все? — спросил Кумаронов, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Доктор Прятов посмотрел на него неприязненно. Высокий и статный, Кумаронов был одет в синий спортивный костюм и деловито жевал резинку.

— Пока все, — сдержанно ответил Александр Павлович. — Разве что у вас вопросы имеются…

— Есть, — немедленно отозвался тот и озабоченно оглядел ординаторскую. Подошел к окну, выглянул. — У вас тут есть где мангал поставить?

— Не понял, — Прятов нахмурился. — Зачем мангал?

— Ну, как же без него. Ребята придут навестить, надо посидеть с ними. Костерок, шашлычки. Я вижу, там лужайка подходящая…

— Вообще говоря, это территория больницы, — напомнил доктор.

— Это понятно, — рассеянно произнес Кумаронов. — Разберемся. Я свободен?

В его тоне звучала насмешка, а может быть, даже издевка.

Он вышел, а Прятов прихватил историю болезни и поспешил в администрацию, в кабинет главного врача.

Совсем еще юный, начинающий доктор, он торопился пожаловаться на обидчика старшим. Александр Павлович напоминал розового малыша-карапуза, у которого дворовые хулиганы отобрали ведерко и накормили песком.

Николаев оказался на месте. Добрейший человек, повеса и волокита, он умел, однако, нагонять страх не то что на молодых и зеленых, но даже на седых зубров, не исключая профессора Рауш-Дедушкина. Впрочем, последний постепенно впадал в детство, и по нему нельзя было судить о других. А дети частенько боятся всякой ерунды — темноты, солидных и строгих дядек…

— Дмитрий Дмитриевич, — взволнованно заговорил Прятов, когда ему разрешили присесть. — Это просто невозможное дело. Этот Кумаронов совершенно невыносим.

Николаев самозабвенно щелкал "мышкой", достраивая пасьянс. Пиковая масть, соревнуясь с бубновой, так и летала по экрану монитора.

— Александр Павлович, — молвил он сочувственно. — Вы сколько времени у нас работаете?

— Уже полгода, — промямлил Прятов, чувствуя, что дело дрянь.

— Ну вот. Вы еще совсем молодой доктор. Только от мамкиной титьки, можно сказать Но уже пора повзрослеть, — Николаев изогнул бровь так, что та едва не сбила ему колпак. — Что я могу сделать? Мне звонят важные люди. Я работал в кремлевке и знаю, что такое важные люди. Они говорят: подержи у себя парня. Они требуют: положи его в отдельную палату. Я отбиваюсь, как могу: отдельной палаты, объясняю, у нас сейчас нет, все заняты, а положить я его могу только на травму. Сами понимаете, какое там соберется общество…

Александр Павлович понуро слушал. Старшие не приняли ябеду. Старшие посылали его обратно во двор решать свои проблемы самостоятельно, кулаками.

— Им хоть в лоб, хоть по лбу, — продолжал Дмитрий Дмитриевич. — Пускай, говорят, не будет отдельной палаты. Выдайте ему ключ от врачебного сортира, и хватит с него удобств. У него призыв на носу, родина-мать зовет в армию, ему обязательно надо полежать.

— Заплатили бы военкому… — удивился Прятов. Выходило, что не такой уж он зеленый юнец — кое в чем разбирается.

— И я о том же! — Николаев оторвался от монитора и хлопнул ладонью по столу. — Но зачем платить, когда можно закосить бесплатно?

Прятов с сомнением воззрился на него, не вполне уверенный в последнем.

— И что я ему напишу? Рабочий диагноз. Продиктуйте, как надо.

Николаев прищурился:

— Нет, вы все-таки повзрослели. Вы даже слишком быстро учитесь. Но мне-то что? Я даже распишусь, если попросите… Он что, совсем здоровый?

— Бугай, — отозвался Александр Павлович не без злорадства. — Кровь с молоком. В детстве ударили мячиком по голове. И все.

— Ну и достаточно, — Николаев откинулся в кресле и возвел очи горе. — Итак, напишите: отдаленные последствия черепно-мозговой травмы… открыли скобочку… пишите: со слов… у него ведь нет справки?

— Нет даже чека из магазина, где покупали мячик.

— Вот и хорошо. Со слов… нет, пусть будет красиво: анамнестически. Итого: отдаленные… нет, давайте так: резидуальные. Резидуальные последствия черепно-мозговой травмы, в скобках — анамнестически… далее: раннего детского возраста, точка с запятой. В виде рассеянной и неустойчивой неврологической микросимптоматики и выраженного астено-вегетативного синдрома с ярким функциональным радикалом. То есть без последствий, — объяснил Дмитрий Дмитриевич, так как у Прятова все-таки был диплом, и он понимал, где болезнь, а где ее отсутствие.

Но Прятов жалобно пискнул:

— Какой же у него синдром… на нем пахать можно и нужно.

— Люди атлетического сложения часто бывают весьма уязвимыми и ранимыми, — возразил Николаев. — Можете еще дописать: подозрение на отдаленные последствия родовой травмы шейного отдела позвоночника.

— Да у него шея, что ваш петровский дуб! Цепочка лопается!

— Ерунда. У девяноста девяти процентов людей такая травма есть, потому что они рождаются головами вперед. Мы пошлем вас на курсы мануальной терапии, и там вам это хорошенько объяснят.

Обещание послать на курсы выглядело откровенным подкупом.

Помедлив у входа в палату, спортивный Кумаронов высокомерно покосился на коридорную кровать с алкогольной бабушкой. От лежбища шел крепкий, комплексный дух. Бабушка, совсем одинокая, тихонько и беспросветно выла. Одеяло съехало, и виден был страшный аппарат Илизарова: голенище от испанского сапога. Спицы пронзали коричневую ногу бабушки во многих местах. Аппарат имел наполовину инопланетный, наполовину средневековый вид. Могло показаться, что сработала машина времени, и бабушка — на самом деле не просто бабушка, а ведьма-колдунья — перенеслась в "Чеховку" из мракобесной Европы, волшебным образом избежав костра. На то она и колдунья. Но хитрый дьявол, помогая, одновременно посмеялся над ней и поместил в условия, немногим лучшие. Да еще сохранил в неприкосновенности пыточное устройство.

В палате высокомерие Кумаронова укрепилось и более не сходило с лица.

Внутри лежали не просто униженные и оскорбленные, но и глубоко травмированные люди. Способностью к самостоятельному передвижению обладал один только Хомский, неформальный староста палаты. Хомский, похожий на сплющенный и пожелтевший огурец, лечился часто и без толку; его череп, давным-давно проломленный, вскрытый и кое-как собранный воедино, позволял ему месяц, а то и два месяца в год влачить существование небесной птицы. Хомский не сеял и не жал, и не думал о завтрашнем дне, если только это не был день выписки; он с удовольствием кушал бесплатную больничную кашу и пюре, ходил в магазин для всей палаты и помогал медсестрам переносить тяжести — матрацы, биксы с перевязочным материалом, бидоны с похлебкой, обозначенные страшными вишневыми буквами огромного размера.