Золотая акула - Андрей Молчанов Страница 10

– Свой диван ты знаешь, белье Аня тебе даст, жратва и пиво в холодильнике, – сказал мне Мопс, тыкая пальцем в кнопки телефона. – Але, Гриша? Ты еще в офисе? Как на новом месте? Ты не очень бизи [1]? Так я заеду, там митеры [2]у вас есть? – Он выразительно посмотрел на меня, и, уяснив смысл такового взгляда, я вытащил из сумки увесистые цилиндрики российских «двадцаток», которые едва не забыл прихватить сюда, вспомнив о них лишь в последний момент и не без ужаса представив себе сцену, которую бы устроил мне Мопс, не выполни я его завет.

Мопс между тем сделал еще пару звонков, блеснув в диалогах с собеседниками неологизмами русскоязычных эмигрантов, и вскоре отбыл в город, а я, сообщив на пейджер местному уполномоченному Тофика свой номер телефона и не дождавшись в течение получаса ответа, побрел пешочком в сторону близлежащего Брайтон-Бич, где в питейном заведении «Гамбринус», усевшись с кружкой бочкового пльзеньского пива у окна, предался смакованию мелких крабов в чесночном, с зеленью соусе, глядя на чистую сухую улицу и вспоминая замызганную зимнюю Москву.

Что ни говори, а грязи в Нью-Йорке нет. Мусора – в изобилии, но асфальт и бетонные плиты тротуаров всегда будто бы вымыты.

Я глотал холодное свежее пиво, думая, что обитателям этой страны все-таки есть в чем позавидовать.

Нигде в мире не найти такого обилия и разнообразия вкуснющей жратвы, доступной без исключения каждому. То же можно сказать о миллионах хороших и одновременно сравнительно дешевых машин. Да и вообще многому удручаешься, возвращаясь в родные пенаты и вспоминая государство за океаном, с его круглосуточным сервисом любого рода, развитой социальной защитой, жизнью согласно закону, а не постановлениям, должным образом оплачиваемому труду. Но главная и несомненная прелесть Нью-Йорка – воздух! Морской, родниковый, не отягощенный мерзостью промышленных выхлопов…

И часто, просыпаясь здесь ночью, я с наслаждением ощущал льющуюся в легкие кристальную зимнюю прохладу из проема сдвинутой книзу фрамуги.

Но все же… Все же Америка была мне чужда. Я ощущал здесь разрыв каких-то энергетических связей с той землей, на которой родился и хлебнул столько лиха. И меня, идиота, возможно, неуемно тянуло обратно, и противиться такому желанию я не мог, ибо на уровне тех самых мистических тонких материй сознавал, что мой берег и почва там – за океанскими и земными просторами, и, останься я здесь, зачахну как береза в тропиках или кактус в тайге. А может, выживу, пущу, истощая силы своего существа, корешки, но ведь буду уже не тот.

Смутирую, точно.

Утром следующего дня, когда мы с Мопсом попивали кофеек с бутербродами, у дома остановился вылизанный «кадиллак» последней модели, из которого вылез молодой, лет двадцати с небольшим, парень.

Худощавый, хлипкого сложения, с характерной кавказской физиономией.

Парень вошел в гостиную, представившись хрипловатым неприятным голосом:

– Аслан. Вы мне звонили.

Лицо его было бесстрастно-отчужденным, темные злые глаза смотрели как бы сквозь нас, и никакого намека на коммуникабельность в этом типчике категорически не ощущалось.

– Мне сказали, что через вас будут решаться все финансовые вопросы, – сказал я.

– Что-то из машин уже подобрано?

– Простите, – вступил в разговор Мопс, – как подбирать что-либо, когда….

– Я понял. – Не удосужившись взглянуть в сторону Мопса, Аслан расстегнул пухлую кожаную сумочку и, достав из нее пять пачек сотенных в банковской упаковке, бросил их на обеденный стол. Осведомился: – Хватит на первое время?

– Сколько здесь? – заинтересованно вопросил мой компаньон.

– Пятьдесят.

– Но это же всего на две машины…

– Сколько надо еще?

– Для старта? Хотя бы еще столько же…

– Завтра в это же время. – Гость хмуро кивнул и направился к двери.

Заверещал стартер «кэдди», и машина скрылась из виду.

– Ну, вот теперь и начнем, – удовлетворенно констатировал Мопс, сгребая деньги со стола. – Правда, не нравится мне этот звереныш… Чечен вроде, как думаешь?

Я ничего не ответил.

Мне тоже не пришелся по вкусу уполномоченный Тофика, но отступать теперь было некуда.

– Я с чеченами в Бутырке в одной камере три месяца оттянул, – делился между тем Мопс. – Знаешь, с содроганием вспоминаю…

– А чего так? – поинтересовался я.

– Если бы не моя статья антисоветская, не знаю, как бы выжил… Статью они уважали, а так, в быту… За любое слово цеплялись, вообще, я понял: раз ты не их роду-племени, цена тебе – грош ломаный. Это – закон.

– Весьма похожий на еврейский, – вставил я.

– Ну-у!.. – протянул Мопс. – Сравнил! Мы – агнцы! Интернационалисты! А эти… – Опасливо покосился на дверь. – Облапошить тебя, ограбить, унизить – для них доблесть.

– Ну и чего? – спросил я. – Будем давать реверс?

– А уже бесполезно, – сказал Мопс, настроение которого после получения аванса перешло в фазу редкого благодушия. – Уже влезли… неизвестно, правда, во что. Ты «понятия» знаешь. За реверс полагается неустоечка. Теперь главное другое: грамотная тактика.

– То есть?

– То есть принял он тачку – все, никаких дальнейших претензий, новый абзац. И так далее. Акт – подпись. Справимся! Кстати, две телеги уже стоят у приятеля на площадке, поехали смотреть…

Я допил остывший кофе и поднялся со стула.

Вскоре мы с Мопсом мчались на его содрогающемся всеми частями кузова и шасси тарантасе в трущобы Куинса.

Работа началась.

Сквозь сонную сладенькую истому постепенно прорезалось желание, унося остатки утренней дремы.

Он обнял спавшую рядом женщину, прижал ее – размякшую, горячую – к груди, вдыхая запах духов из разметанной копны соломенных волос, и медленно скользнул ладонью по лилейной коже ее бедра, почувствовав волнующе-зовущий жар…

– Ты измучил меня, – шепнула она бессильно и обреченно. Однако прильнула к нему.

Эта девочка была одной из трех его давних подружек, с которыми он, Алихан, спал.

Относясь настороженно к случайным связям, он дорожил этими женщинами, считая их результатами долгой и удачной селекции.

Девочки, не задавая никаких вопросов ни о прошлом его, ни о нынешнем, считали Алихана желанным любовником, а никак не клиентом, и, давая им деньги, он, тоже не причисляя их к категории платных шлюх, говорил всегда одно и то же: мол, не стоит, по его разумению, дарить то, что может оказаться ненужным, а потому купи себе все сама, дорогая, по собственному усмотрению…