На вершине власти - Владимир Гриньков Страница 10

11

В тот день, когда он необъяснимо исчез, перебравшись через забор, Абдул не погиб. Не ему предназначались два выстрела, которые, убегая, слышали Хусейн и Амира.

Двор, в котором очутился Абдул был пуст. Он уже готовился подать условный сигнал Хусейну, когда из-за угла неожиданно вышли три солдата. Абдул попятился, но бежать было некуда. Солдаты повалили его на землю, обыскали и, не обнаружив ничего, передали людям в штатском, которые вывели Абдула из переулка на площадь перед президентским дворцом и втолкнули в машину, сейчас же рванувшуюся с места.

Солдаты все еще оставались во дворике. Одному из них показалось, что над стеной возникла чья-то голова – это был Хусейн. Для острастки он выстрелил пару раз поверх гребня стены – и успокоился.

Абдул, пока его везли, смог обдумать положение, в котором оказался. Было ясно, что он стал жертвой нелепой случайности. Близился вечер, и президент Фархад, по-видимому, покидал дворец, чтобы укрыться в одной из многочисленных резиденций. Служба безопасности и патрули президентской гвардии прочесывали прилегающие кварталы – с ними и столкнулся Абдул. Когда он понял это, то почти успокоился, оставалось только придумать правдоподобное объяснение своему появлению в окрестностях площади.

Допрос начался, едва они оказались в здании службы безопасности. Следователь, пожилой и крайне утомленный, имел вкрадчивый и мягкий голос, однако от него исходила совершенно явственная угроза. Абдул это чувствовал кожей и отвечал осторожно, но и не раздумывая.

Да, он житель столицы. Адрес? Извольте. Абдул продиктовал, следователь записал. Где работает? В своем квартале, в мастерской Лати. Профессия – жестянщик. Что делал в переулке рядом с площадью? Да на кой ему площадь, он домой возвращался, так ближе. Только собрался через стену перемахнуть – солдаты. Испугался, думал бить будут, но нет, хорошие парни, закон уважают. Обыскали только. Он арестован, да? А за что, господин следователь? Задав вопрос, Абдул прямо взглянул на допрашивавшего его человека, и взгляд его был невозмутимо-честен. Он знал, что против него у них ничего нет. Ни единой улики. И следователь это тоже знал, как знал и то, что этот чернобородый мог оказаться в переулке неспроста. Тем не менее он сдержанно, но доброжелательно улыбнулся и негромко сказал:

– Это не арест. Вас задержали для выяснения обстоятельств.

Он задавал вопросы еще около часа, после чего Абдула поместили в камеру, где уже находилось около десятка человек, как бы и не заметивших его появления. Кое-кто повернул голову, когда он вошел, но и те почти сразу потеряли к нему интерес. Здесь каждый был сам по себе. Ни на следующий день, ни спустя двое суток Абдул так и не поговорил ни с кем. Казалось, его просто игнорируют. Впрочем, он слишком был занят собственными мыслями.

Нелепая случайность, происшедшая с ним, поставила крест на плане покушения, который он вынашивал в последние месяцы. Времени не оставалось, и никто, кроме Абдула, не мог запустить механизм покушения. Ни деталей плана, ни местонахождения тайника с оружием – ничего этого не знали Амира и Хусейн. Абдул был мотором дела – и именно его вывели из игры. Он заплакал бы от отчаяния, кусая кулаки, если бы умел плакать.

Во время дневных прогулок, вымеряя шагами тюремный двор в толпе таких же, как он, арестантов, Абдул поднимал голову и смотрел в небо. Оно было синим, без единого облака, и бездонным. Он глубоко втягивал воздух, зажмуривался, потому что начинала кружиться голова, а когда открывал глаза, видел вокруг все те же тюремные стены – грязные, в паутине трещин. С северной стороны стена была покрыта заплатами свежей глины – неведомые мастера латали трещины и щели в те часы, когда здесь не было заключенных. Иной раз и под ноги попадался ком сырой глины, смешанной с соломой.

На допросы его брали дважды в день, всякий раз примерно на час, но вопросы следователя бесконечно повторялись, не было ни одного нового. Абдул догадывался, что следствие топчется на месте, и в какой-то момент даже решил, что вскоре его выпустят, но почти сразу же радость сменилась слепой яростью – это может случиться слишком поздно, и ничего нельзя будет сделать.

Ему хотелось поторопить события, он подолгу размышлял о том, что можно предпринять для этого, но ничего придумать не мог, пока в один из дней, прогуливаясь по тюремному двору, не наткнулся взглядом в очередной раз на комья свежей глины.

Тут-то его и осенило. Мысль, конечно, была не из самых блестящих, но выбирать не приходилось. Вечером, выпросив у соседа по камере огрызок карандаша, он нацарапал на обрывке сигаретной пачки короткое послание. Записку спрятал, а на следующий день, во время прогулки, поднял с земли влажный комочек глины и вдавил в него край записки так, чтобы большая ее часть оставалась видна. Затем, набрав еще комков, он принялся шутливо бросать их в товарищей по несчастью – словно приглашая к игре. Идею оценили, и через несколько минут арестанты, разбившись на две партии, осыпали друг друга глиняными шариками, по-детски радуясь, когда удавалось попасть в противника. Один из комков, посланный рукой Абдула, словно невзначай перелетел через тюремную стену и упал в дорожную пыль, под ноги случайному прохожему. Тот, увидев торчащий из глины лоскут бумаги, поднял комок. Записка лаконично гласила: «Прохожий! Сообщи о том, что ты нашел эту записку, по следующему адресу…»

Прохожий поднял глаза на тюремную стену. Происхождение записки не вызывало сомнений. Человек, томящийся в застенках Фархада, взывает о помощи. Он свернул записку в трубочку и спрятал под пыльным краем одежды.

С Муртазой Амира познакомилась в университетской библиотеке. Они случайно оказались за одним столом, рылись в книгах – каждый в своей, – не обращая внимания друг на друга, пока Амира не обронила карандаш. Парень, сидевший рядом, наклонился, поднял карандаш И, протягивая его Амире, улыбнулся открытой и щедрой улыбкой.

Муртаза, как выяснилось, учился во Франции, в Джебрай прилетел погостить, повидать родителей. И, похоже, собирался здесь задержаться.

– Звание бакалавра получить я успею, – объяснил он Амире со своей неизменной улыбкой. – Просто хочется немного продлить удовольствие. Чем дольше я буду оставаться в Париже – тем лучше.

– Почему?

– Джебрай моя родина, но мне не нравится здесь.

Они почти не касались этой темы, такие разговоры были опасны. Но близость взглядов обнаружилась сразу – и они сдружились.

Муртаза не был похож ни на кого из тех, кого Амира знала, жизнь во Франции, видимо, действительно отличалась от унылых джебрайских будней – и это наложило свой отпечаток на характер Муртазы. Он был смешлив и раскован, моментально замечал несуразности, которыми была полна здешняя жизнь и которых в упор не видела сама Амира. Для нее это были вещи само собой разумеющиеся.

Как-то, когда они собрались перейти улицу, из-за угла внезапно выскочила машина. Муртаза взял Амиру за руку, удержав ее на тротуаре, а когда машина промчалась, не отпустил, так и повел девушку через дорогу. На противоположной стороне их уже поджидал полицейский. Легонько ткнув Муртазу в живот резиновой дубинкой, он подозрительно осведомился, прищурив глаза: