Девятая рота. Дембельский альбом - Олег Вихлянцев Страница 11

С покоренных однажды небесных вершин

По ступеням обугленным на землю сходим.

Под прицельные залпы наветов и лжи

Мы уходим, уходим, уходим, уходим!

В биографии наши полдюжины строк

Социологи впишут — теперь они в моде.

Только разве подвластен науке Восток?

Мы уходим с Востока, уходим, уходим!

Прощайте, горы, вам видней,

Какую цену здесь платили,

Врага, какого не добили,

Каких оставили друзей!

Прощайте, горы, вам видней,

Кем были мы в краю далеком.

Пускай не судит однобоко

Нас кабинетный грамотей!

— Выпить-то дайте, черти! — Лютый, прекратив петь, потянулся за стаканом.

— Олега, еще давай! — пьяно орал Васька Клепиков с противоположного конца стола, он сидел у самой двери, а Олег ближе к окну.

— Дай передохну, а то голос сорву на фиг!

Рядом с Клепой примостилась Наташка — светловолосая девчонка с Красноярского алюминиевого, она работала там в столовой. Пышная, словно калорийная булочка с изюмом. С изюмом, потому как было в Наташке что-то неуловимое, из-за чего невозможно было оторвать от нее взгляда. То ли сами глаза ее васильковые с черными густыми ресницами, то ли ласковое выражение лица так действовали, сказать трудно. В чем изюм, Лютаев так и не разобрался, потому что в тот момент, когда потянулся за стаканом, вдруг почувствовал, как тонкая рука сидевшей рядом Иришки под столом расстегнула его ширинку и скользнула внутрь, словно в знакомую норку…

Иришка тоже работала на заводе — нормировщицей — и жила в этом же общежитии. В отличие от Наташи была она высокой и стройной. Черные прямые волосы ниспадали на плечи, прикрывая длинную тонкую шею. Плечи у нее были изящные и хрупкие, а маленькая упругая грудь соблазнительно выглядывала из расстегнутого до пояса голубого трикотажного платьица на бретельках, больше похожего на длинную майку или комбинацию.

— Ты пей, Олежек, пей! — сладко шепнула Иришка на ухо Олегу. — А я тебе закусить приготовлю.

Как только Лютаев опрокинул в себя полстакана самогона, Иришка тут же остервенело впилась в его губы своим красным влажным ртом.

— Горько! Горько! Горько! — заорал Клепа заплетающимся языком.

— Стой, не гони коней, — прикрикнул на него Лютаев, отрывая от себя жадную до поцелуев девчонку. — Какое на хер горько? Погоди, родная, — повернулся он к Иришке и вытащил ее руку из своих штанов. — Еще не вечер. Давайте, я лучше еще спою.

Еще не время песни петь об этом.

Еще не время правду рассказать.

Афганистан — взбесившееся лето.

Нам перед совестью себя не оправдать.

На смертный бой вперед идут мальчишки,

Их командиры-мальчики ведут.

Писатели про них напишут книжки

И, как положено писателям, приврут.

Кто был в Афгане, тот душою ранен,

Тот тяжкий крест пожизненно несет.

И в этом виноват уже не Сталин,

А что-то страшное, что нас давно гнетет.

А солнца глаз, как медный таз над миром!

Как медный таз на голубой стене!

За Родину! За дырочки в мундирах!

За черный крест над холмиком могилы…

По чьей-то милости мы — на чужой войне.

Мы — на чужой войне…

— Ой! — капризно воскликнула Наташа, закуривая. — Ну, я не могу так! Повеселее что-нибудь можешь спеть, Олежек!

Лютаев двумя пальцами вынул у нее изо рта сигарету и в несколько затяжек выкурил ее до самого фильтра, а потом снова взялся за гитару.

— Повеселее, говоришь? Конечно, могу.

Снова сон, и солнце над Кабулом

Накаляет металл брони.

Снова сон, и чую сзади дуло,

И молю: Бог меня храни!

Снова сон, и перевалом горным

Мы идем в наш последний бой.

Снова сон, и вот Тюльпаном Черным

Едет к маме Андрей домой!

Что мне орден, коль нету ног?

И ушел навсегда Андрей!

Сделал все я, что только мог,

И не жалей меня, не жалей!

Что мне льготы — без ног — к врачу,

Если там из свинца дожди?

Если каждую ночь кричу:

Подожди, Андрей, подожди!

— Эй, народ! — Васька Клепиков, шатаясь, встал со стула и мутным пьяным взглядом осмотрел стол. — А бухла-то больше нет! Вот засада! Чего делать будем?

Закуска на столе была просто-таки царская: домашнее соленое сало, присланное Наташке из деревни матерью; две банки говяжьей тушенки, которые Наташка же умудрилась спереть из заводской столовой; Иришкины — собственного приготовления — соленые огурцы и даже жареные «ножки Буша». После того, как Клепа пообещал познакомить ее сегодня вечером с героем-афганцем, Ирка опрометью понеслась в магазин к знакомой продавщице и умолила ее продать пару-тройку окорочков из-под полы.

— А если к Ритке за самогоном еще раз зайти? — предложила Наташа.

— Нет, — покачал головой Васька Клепиков. — Маргарита больше не даст.

— Почему это не даст? — удивилась Иришка.

— А потому, — пояснил Клепа, — что я ее сукой назвал за жадность. Она же мне вчера литр за пять рублей продала! А сегодня, когда узнала, что у меня гости, в два раза подняла цену. Ну не сука разве?

— Сука, — согласилась Наташка.

— Нет, не сука, — погрозила ей пальцем пьяная Иришка. — И вообще, как тебе не стыдно, подруга? Что ты такое про Ритку говоришь? Никакая она не сука, а блядина она распоследняя!

— Да хрен с ней, — подал голос Лютаев. — Магазин поблизости есть?

— Ну есть, — кивнул Клепа, — а цены там знаешь, какие?

— Да по фигу цены, найдутся деньги. Я из Афгана или нет? Погнали, Клепа, покажешь магазин.

Вдвоем они вышли из общаги. Уже начало темнеть. Ваську Клепикова здорово развезло, он с трудом удерживал равновесие. Лютый шел, как ни в чем не бывало. В планах на ближайшую ночь у него была Иришка. Или Наташка — все равно. Или обе сразу. В конце концов, надо же когда-нибудь позволить себе расслабиться. Разве он не заслужил эту ночь любви с двумя приличными дамами?

— Вот он, магазин. — Показал Клепа рукой на светящуюся витрину. — Тут тебе и водка, и коньяк, и даже шампанское.

— Шампанское — компот, — вынес свой вердикт Лютый. — А водочки мы, пожалуй, выпьем. Айда за мной!

Но стоило им подойти к входу в магазин, как сюда же подкатили две машины — черный джип «чероки» и синий с серебристыми боковыми накладками «мицубиши паджеро».

— Обана! А ну, поканали отсюдова! — испуганно сказал Клепа, в один момент протрезвев. — Давай, давай, не задерживайся! — Он потянул Лютого в противоположную от торговой точки сторону.