Бык в загоне - Андрей Воронин Страница 11

Лена, многозначительно взглянув на вчерашний подарок, произнесла:

— Десять минут третьего, восьмое марта одна тысяча девятьсот девяносто первого года.

— С праздником тебя, — он чмокнул ее в щеку.

— Пока ты спал, я приготовила поесть, так что поднимайся, одевайся и за стол.

Покончив с поздним завтраком, который одновременно был и праздничным обедом, они уселись на диван и включили телевизор.

— Смотри, смотри, — Лена громко вскрикнула, — нашу рекламу показывают!

— Ты так кричишь, что можно подумать, это тебя показывают, а не рекламный ролик.

— Все равно приятно, — несколько успокоившись, парировала она.

— А кстати, действительно через вашу фирму можно неплохо отдохнуть? спросил Сергей.

— Конечно, — в Лене проснулся профессионал, — а что, есть желание?

— Есть, а главное, есть возможность. Да и устал я что-то, — вздохнув, признался Сергей.

— Рекомендую — Испания, Пальма-де-Майорка, лучшие отели, европейский сервис, африканские пляжи и марсианские цены, — переходя на заученно любезный тон, грудным, глубоким голосом продекламировала Лена.

— Поедешь со мной? — спросил он.

— Вряд ли, — она печально вздохнула, — шеф не отпустит, а работу терять не хочется. К тому же я считаю, что мужчина должен отдыхать один, если, конечно, речь идет именно об отдыхе.

— Настаивать не смею, а сколько нужно времени на оформление?

— Думаю, за неделю управимся.

— Окажи любезность, — попросил Сергей, — помоги уладить формальности.

— Сережка, какой разговор! Через неделю начнешь поглощать ультрафиолет.

Огромный гробоподобный «линкольн», угрожающе поблескивая черными лакированными поверхностями, выехал на Карл-Маркс-штрассе и затормозил перед светофором. Такие машины тут, в Берлине, достаточно редки — по крайней мере, в сравнении с юркими «фольксвагенами», проворными «БМВ» и демократичными «фордами-эскортами». В дивной американской машине, кроме водителя, сидело еще двое: высокий мужчина ярко выраженной кавказской внешности, с выпуклыми мускулами «качка», и толстый, маленький, с заплывшими жиром глазами и тройным подбородком — тоже явно кавказец Судя по внешности и манере вести беседу, «качок» выполнял функции телохранителя, а жирный был патроном.

— Все-таки, Тахир, — начал патрон, открывая пачку сигарет, — у нас в Баку — Азия… Только тут, в Берлине, начинаешь это понимать…

Тот, кого патрон назвал Тахиром, подобострастно улыбнулся.

— И не говори, Самид, только тут я почувствовал себя человеком. Да, верно ты подметил — у нас, на Кавказе, очень некультурные люди. Думают, что если есть деньги, то можно все.

Самид решил не продолжать нехитрую беседу — он загодя знал: Тахир согласится со всем, что ему скажет патрон. Если бы сейчас он, Самид, начал бы на чем свет стоит ругать немцев (а такое, кстати говоря, также случалось, когда патрон был не в духе), телохранитель точно так же поддакнул бы: «Да, патрон, все они тут изверги, фашисты недорезанные…»

Тем временем зажегся зеленый свет, и машина двинулась дальше. Медленно набирая скорость, она ехала в сторону Курфюрстендамм, где располагался офис Самида Мирзоева.

Видимо, хозяин проснулся в настроении и потому говорил с телохранителем больше, чем позволяла «табель о рангах».

— Ванда звонила? — Самид, сидя радом с телохранителем, дымил ему в лицо, нимало не заботясь о том, что тому подобные вещи могли быть неприятны.

— Звонила, — эхом отозвался Тахир и, не в силах удержаться от нехорошей усмешки, добавил:

— Говорит, что ты ей мало платишь…

Ванда Сверубская, приехавшая на заработки польская проститутка, была одной из немногих телок, постоянно обслуживающих бакинца. Самид, по натуре человек жадный, мелочный и амбициозный, экономил даже на таких мелочах, как платные бляди: чаще всего он давал им помесячное жалованье, точно так же, как водителю или секретарше, однако за это «абонемент» требовал таких вещей, от которых даже у видавших виды берлинских шкур волосы вставали дыбом.

Когда Мирзоев заставлял ту же Ванду зализывать у себя анальное отверстие, она, подсчитав в уме гешефт, еще терпела. Но когда три дня назад Самид, упившись в полный хлам «Русской водкой», которая навевала на него ностальгические воспоминания юности, ополоумев, засунул ей в задницу пустую бутылку (к счастью для шкуры, горлышком внутрь), терпению проститутки пришел конец: она, некрасиво, по-бабьи расплакавшись, убежала, даже не взглянув на пачку новеньких, соблазнительно хрустевших стомарочных банкнот.

Но все-таки полька устраивала азербайджанца и красотой, и податливостью, и опытом, и терпением, и — главное! — относительно умеренными ценами, и именно по этой причине Мирзоев решил завести разговор с Тахиром об этой шкуре.

А Тахир не переставал удивляться потенции патрона, а главное — его неуемному желанию перетрахать всех женщин Германии. Мирзоев, какой-никакой, а все-таки восточный человек, наверняка мечтал о гареме — на «абонементе» азера состояли и негритянки, и вьетнамки, и немки, и латиноамериканки.

По непроверенным слухам, он даже оплачивал услуги какой-то узкоглазой женщины с Аляски.

Но Ванду он почему-то любил больше других (если только такие люди были способны на столь высокое и светлое чувство, как любовь).

— Так что она? — этот вопрос Мирзоева отвлек Тахира от пикантных размышлений.

— Обижается, — телохранитель повел плечами. — Плакала в трубку.

Казалось, эта информация удивила Мирзоева.

— Ва — и на что?

— Говорит, что ты, патрон, в последний раз немного нескромно себя повел…

— Я? Подумаешь, ну напилась девка, нажралась до потери пульса, хотел ей еще налить, стакана не было, так я ей из горла — в рот…

— Она называла другое место, — Тахир скромно потупил взор.

— Какое?

— Говорила, что ты в дупло ей бутылочное горлышко засунул, — печально вздохнул Тахир — так печально, будто бы не Ванда, а он пострадал от зарвавшегося патрона.

Самид отпрянул.

— Что?

— Да, она хоть и шкура, но честная и порядочная, фуфла гнать не будет. Невыгодно, иначе прогонишь, — резюмировал телохранитель.

Мирзоев на секунду задумался, но только на секунду. Этот человек умел находить выход из любого положения, иногда — самого неприятного для себя.

Нашел он такой выход и теперь…

— Ва, знаешь, наверное, я тогда сам слишком сильно нажрался, — с беззаботной улыбкой оправдания произнес он. — Это же как надо было нажраться, чтобы рот с дуплом перепутать?