Черный свет - Стивен Хантер Страница 12

У всех мужчин во дворе, скроенных будто из сыромятной кожи и пеммикана [11], были бугристые загорелые лица. Все одеты в холщовые робы, с головы до пят утянуты в кожу, на многих — стоптанные сапоги. Они отличались друг от друга только головными уборами: одни носили соломенные шляпы, другие — стетсоны, как с высокой тульей, так и с приплюснутой, с загнутыми краями и с прямыми; кто-то был в фуражке строителя, кто-то в бейсболке, мелькали одна-две рыбацкие кепки.

В этом хаосе Расс совсем растерялся, чувствовал себя, как негр, угодивший на сходку куклуксклановцев. А работяги веселились, балагурили, не обращая на него внимания. Расс бродил между ними, выискивая лицо, которое было бы схоже с портретом на обложке журнала или на фотографиях, сделанных позднее, — лицо, запомнившееся ему до мельчайших подробностей. Расс предполагал, что у такого человека, как Боб, обязательно должны быть приверженцы, которые всюду сопровождают его, не отходя ни на шаг, и все пытался найти короля, окруженного толпой принцев. Безрезультатно. Вскоре Расс заметил, что мужчины по одному-по двое откалываются от своих компаний и куда-то уходят.

— Что происходит? — поинтересовался он у одного из местных.

— Обычное дело. По пятницам в полдень народ идет затариваться провизией. Здесь много магазинов и складов. Гораздо больше, чем ты думаешь. Просто перед этим ребята собираются побалагурить немного.

— Понятно, — отозвался Расс.

Он продолжал бродить в редеющей толпе, тщетно пытаясь различить — в смуглых лицах мужчин неопределенного возраста, казалось принадлежавших к совершенно иной расе, знакомые черты Боба Ли Суэггера.

* * *

Наконец Расс наткнулся на склад, возле которого стоял облезлый пикап. Какой-то работяга забрасывал в кузов мешки с провизией.

Расс замер на месте, потом сделал еще шаг и остановился, не отрывая взгляда от мужчины.

Это был рослый человек с красным платком на шее, мокрым от сбегавшего по лицу пота. Одет он был в потертые джинсы и ковбойскую рубашку, выгоревшую на солнце, на голове — измятая и выцветшая красная бейсболка с надписью «Рейзорбэкс».

Мужчина, почувствовав на себе чужой взгляд, поднял глаза и посмотрел Рассу в лицо. Да, это был он: несколько старше, чем думал Расс, и смуглее, кожа почти под цвет навахских гончарных изделий, лицо худощавое, без единой лишней складки жира, и в то же время рыхлое, изборожденное морщинами, но не дряблое, как у старика. Напряженный взгляд серо-стальных глаз прожигал насквозь, словно лазерный луч. В облике мужчины не было ничего романтичного или героического — обычный работяга, уставший, потный, еще не закончивший свой трудовой день. Он смотрел на Расса раздраженно и неприветливо.

— Чего пялишься, сынок? — сурово спросил мужчина.

Расс залился краской и, в волнении подбежав к нему, скороговоркой произнес:

— Вы мистер Суэггер? Боб Ли Суэггер? Я приехал издалека, чтобы встретиться с вами.

— Зря потратил время, — ответил Суэггер. — Сам пиши свою чертову книгу. Я не собираюсь распинаться перед таким щенком, как ты, да и лучшему писателю в мире ничего не расскажу. Терпеть не могу писак. Ненавижу. А теперь убирайся с дороги.

С этими словами он сел за руль своего грузовичка и уехал.

Боб возился с конем. У того был поврежден глаз: зрачок разъедала язва — очевидно, инфекцию занесла муха. Заражение распространилось молниеносно, до неузнаваемости обезобразив лошадиную морду: глаз раздулся до размеров бильярдного шара и покрылся мучнистой росой, а вся инфицированная сторона от до ноздри превратилась в сплошной нарыв. А вообще-то, серый мерин Билли поражал красотой и статью — благодаря заботами девочки, его хозяйки, вырастившей и воспитавшей коня.

— У нас в семье еще никто так ужасно не болел, — жаловалась мать девочки. — Ведь Билли может умереть от этой заразы.

— Ну, будет, будет, — стал успокаивать ее Боб, но его слова предназначались для девочки с серьезным лицом, за все время не проронившей ни звука. — Ветеринар сделал все, что мог. Будем надеяться, что лекарство поможет. Да и мы не подкачаем. Положитесь на нас. За Билли будет организован самый лучший уход.

Боб Ли Суэггер ходил по земле уже почти пятьдесят лет, и судьба не обделяла его приключениями: за время службы в морской пехоте он трижды участвовал в военных играх, проводимых в Юго-Восточной Азии в условиях, максимально приближенных к боевым, и занял второе место. Вся его личная жизнь состояла из сплошных хитросплетений и противоречий, поэтому он меньше всего ожидал, что к старости обретет счастье.

Суэггер и счастье — кто бы мог подумать?

Во-первых, сухой климат Аризоны чудотворно действовал на его штопаное-перештопаное левое бедро, раздробленное пулей. Она разворотила в ноге все кости и жилы. Он целый год провалялся в военном госпитале, где бедро собирали по кусочкам. Окончательно его так и не вылечили: добрых двадцать лет просыпался он по утрам с болью, служившей напоминанием о том, что если ты зарабатываешь на жизнь охотой на людей, то и на тебя, конечно же, охотятся. Из-за этой боли он едва не стал горьким пьяницей: пил беспробудно почти десять лет, пытаясь избавиться от мук, которые, скорей всего, были вызваны не раной и потому не уменьшались от лекарств и спиртного. Его преследовали воспоминания о молодых парнях, погибших во цвете лет, как оказалось, только ради того, чтобы их имена были увековечены на черной стене. С этим не так-то легко было смириться, потребовалось немало времени, чтобы вновь обрести душевный покой, и теперь отсутствие боли в искалеченном бедре он воспринимал, как дополнительный заработок, словно с неба сваливающийся на него каждый Божий день, будь он проклят. Но это только половина счастья.

Вторая половина — его жена. Женщина. Джулия Фенн, дипломированная медсестра. Сначала он познакомился с ее фотографией, которую носил между каской и подшлемником его корректировщик огня, один из замечательнейших парней, прибывший домой из страны ужасов в резиновом мешке и деревянном ящике. Но однажды, спустя много лет, земля случайно повернулась так, что Боб и Джулия встретились. Увидев ее, он сразу понял: это — она, его судьба. Другого не дано. И Джулия тоже, очевидно по наитию свыше, мгновенно узнала в нем своего суженого. И вот теперь они женаты и растят дочь по имени Ники, которая пишет свое имя наоборот «ИКН4» (4 — это ее возраст), царапая его на всех своих рисунках с изображением лошадей. И это так здорово, в его жизни появилось столько замечательного, о чем он даже мечтать не смел, потому что был изгнан из общества за то, что выполнял свой долг перед родиной с оружием в руках и за океаном, где он воевал, застрелил по одному 87 вражеских солдат. Но это — официальная цифра; на самом деле в числе его жертв 341 человек. Сейчас он уже начал забывать свои подвиги.

И последнее: глазурь на его пироге счастья — лошади. Самое лучшее занятие на свете. Есть в лошадях нечто такое, что внушает к ним искреннюю глубокую любовь. Они никогда не лгут, на заботу отвечают крепкой привязанностью, не страдают такими пороками, как тщеславие, ревность или лицемерие. Это простодушные создания, выносливые и несмышленые, как рогатый скот, но наделенные особым очарованием, которое он так любит в животных и любил всегда, даже когда охотился на них; теперь он этим не занимается. Пленительные существа, они порой, покоряясь какой-то неведомой силе, вдруг сбрасывают сонное оцепенение и, прекратив щипать траву, начинают крутиться в удивительном танце, грациозно выстукивая па своими стройными ногами. Когда они, подчиняясь приказаниям какой-нибудь маленькой всадницы такой, как хозяйка Билли или, например его собственная дочь, которая со временем станет хорошей наездницей, несутся по равнине, выбивая пыль своими мощными копытами, играя мускулами, он, наблюдая за их бегом, испытывает такое упоительное счастье, какого не сыщешь ни в бутылке, ни с ружьем в руках, а ведь он в погоне за счастьем испробовал и то, и другое.