Ночь Стилета-2 - Роман Канушкин Страница 12

— Прыгаем, мать твою! В окно!

Последнее слово, которое они вроде бы выкрикнули вместе, смешалось со звоном разбившегося стекла и каким-то горячим прикосновением к лицу.

Лишь потом Лютый понял, что один из длинных осколков лезвием прошелся по его лбу, срывая длинный лоскут кожи, повисший у виска. А потом что-то беспощадное и немыслимое толкнет их в спину, лишь только обдав смертоносным дыханием, качнется воздух и кроваво-огненная вспышка гарью и грохотом сотрясет пространство, оставляемое где-то вверху. А они будут лететь, крича и размахивая руками и не слыша собственного крика, лететь сквозь еще не нагретую взрывом прохладу ночи к черной глади воды. А вверху, над ровной поверхностью реки, разверзнется огненный ад.

…Когда они вынырнули на поверхность, эхо от взрыва уже улеглось и множество обломков развороченного здания уже отбомбардировали ровную гладь воды. Собаки подняли перепуганный лай, на берегу в панике бегали люди.

— Мать твою! — откашливаясь и выплевывая воду, сказал Игнат. — Цел?

Живой?

— Живой. — Лютый откинул с головы пахнущий тиной кусок водоросли. — Это… это…

— Какая же здесь гнусная вода! Полные легкие, сейчас вырвет.

— Не боржоми. Это… это…

— Вова, это АПП. — Игнат смотрел на облако дыма, застывшее в неподвижном воздухе.

— Чего?

— П-п — это полный пи…дец. А а-п-п — это абсолютно полный пи…дец!

Мать твою…

Шок проходил, но говорили они все еще непривычно громко. Лютый барахтался на поверхности воды; каким-то непонятным образом у него остался зажатый в левой руке телефон.

— Я смотрю, брат, здесь нас не очень были рады видеть, — произнес Лютый. — Меня, по-моему, тоже сейчас вырвет.

— Ну-ну… Звони в 9-1-1 или куда там, мать его, — спасение на водах…

— ОСВОД.

— Чип и Дейл спешат на помощь. Надо убираться отсюда. Поплыли. Мать его… Полдома разворотило.

— Черт, по-моему, я отбил яйца.

— А ты руками грести не пробовал?

— Ко дну тянут.

— Эй, Лютый…

— Чего?

— Я тебе не рассказывал про меню кафе «Дом лесника»?

— Не-а.

— Это было давно. Еще в Домбае. Знаешь, меню такое, все там было «лесника». «Суп лесника» — один рубль, «салат лесника» — один рубль, «жаркое лесника» — два рубля. А на холодную закуску предлагалось «яйцо лесника под майонезом» — двадцать шесть копеек.

— Козлы. — Лютый рассмеялся. Тоже непривычно громко.

— Да. Я тут подумал, что пару минут назад это кафе можно было бы переименовать.

— В смысле?

— В «Дом Лютого». Представляешь?

— Очень смешно.

— Представляешь — «яйцо Лютого под майонезом»…

— Всегда ненавидел майонез.

— А у меня как перед глазами стоит — собралась вся твоя братва, огромное фарфоровое блюдо…

— Пошел ты!

— Лучше я поплыву.

— Игнат…

— Что?

— Старый ты черт.

— Это точно. А старым чертям не пристало менять своих привычек.

— Живы мы, братуха, живы…

— Живы.

Глаза Лютого заливала кровь, порез на лбу оказался глубоким. Он опустил голову в воду, рану сразу же защипало, фыркнул, затем произнес:

— По-моему, с меня сняли скальп.

— Нет. Только половину. Чего — решил промыть мазутом?

— Ладно. Как будем выбираться?

Они плыли по черной, пахнущей нефтью поверхности реки. Игнат искал глазами место, где они могли бы выбраться. Он вглядывался во тьму, окутавшую берег. Скорее всего там уже нет никого, кто мог бы сулить неприятность. Скорее всего это так — лишь люди Лютого.

Игнат снова подумал об охоте с манком и подсадных утках. Сезон охоты открыт, и его теперь не закроют. Его не закроют до тех пор, пока не будут перебиты все утки.

Ночь окутала берег, и охотники таились там, в темноте. Они постоянно опережали их, шли на шаг вперед. И кольцо Смерти вокруг них сжималось, не щадя никого, кто был рядом.

Но им пока везло. Такое могло продолжаться какое-то время, но такое не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно их достанут. Утки должны быть перебиты.

Был, правда, иной способ закрыть сезон охоты. Единственное, что им оставляли. Выйти в ночь и перебить всех охотников.

«Обманешь меня раз — позор тебе.

Обманешь меня два раза — позор мне».

Так было написано в романе «Долорес Клейборн».

«Я шел вниз. Вниз. И когда я спустился до самого дна и казалось, что дальше некуда, снизу мне постучали».

Это Вика прочитала у Ежи Ленца. И еще где-то она прочитала:

«Это тот страшный день, когда ты думаешь: что может быть хуже?

Оказывается — может. Может быть значительно хуже. Человеку дано вытерпеть многое. Лишь Бог имеет привилегию быть распятым на кресте. А ты переживаешь конец своего Мира. И будешь жить дальше. Возможно — это самое страшное. Или — подлинное чудо. Как посмотреть».

Как посмотреть.

* * *

Примерно через полгода после рождения близнецов, когда Вика была счастлива так, как может быть счастлива лишь молодая мама, и ничто еще не предвещало перемен, с ней приключилось одно забавное событие. Так, одна примечательная встреча, веселая история.

К тому времени Вика только-только перестала кормить и близнецов перевели на искусственное вскармливание. У обоих малышей, как и положено с близнецами, все было одинаковым, лишь на корзинах с вещами имелись разноцветные таблички: розовая, с надписью «Ее», и голубенькая — «Его». Такие же таблички имелись на корзинах, куда отправлялось несвежее белье.

Самыми тяжелыми оказались первые полтора месяца, но Вика наотрез отказалась от чьей бы то ни было помощи со стороны. Заявив, что это ее дети и ее опыт материнства и она все должна пройти сама. Она здорово похудела, под глазами начала проступать синяя сеточка прожилок, и от постоянного недосыпания ко второму месяцу — дню рождения малюток — она стала напоминать блуждающее по дому привидение. Алексей пытался помогать ей, чем только мог, пока не убедился, что так дальше продолжаться не может: его бессонные ночи стали отражаться и на работе. Надо было либо брать отпуск, либо няню, что было бы значительно дешевле и лучше во всех отношениях. Викино упрямство (то самое качество, которое помогло ей добиться многого, — Вика была очень мягкой, очень доброжелательной и очень упрямой), неожиданно проявившееся и в материнстве, оказалось сломленным.