Балканский рубеж - Иван Наумов Страница 12

Совсем немного не долетев до береговой черты канадского острова Ньюфаундленд, большая белая птица легла в вираж и по широкой дуге ушла на северо-восток.

Кубань, территория под контролем Вооруженных Сил Юга России

Март 1920 года

Сопроводительное письмо из канцелярии Деникина, добытое для Келлеров Тригоровым, предписывало оказывать предъявителю максимальное содействие для скорейшей доставки ценного груза в порт Новороссийска и далее – на борт любого судна, следующего к проливам. Наличие столь весомой бумаги позволяло надеяться, что путешествие пройдет без излишних задержек, несмотря на военное время.

Два дня пришлось провести на екатеринодарском вокзале в ожидании формирования железнодорожного состава. Город не был родным ни для Келлеров, ни для Маевского. Не с кем было прощаться, некому провожать. Арсений Андреевич, Софья Николаевна и Владимир расположились в одном из служебных помещений, любезно предоставленных начальником станции, – разумеется, после прочтения письма.

Маевский украдкой рассматривал вдову Келлера и ее сына. Со стороны они втроем вполне выглядели как обычная семья: немолодые родители и подросток. Ротмистр закрывал глаза и пытался представить себе, что с ним не посторонние ему люди, а Лидочка и Андрюша, и как хорошо было бы ждать с ними поезда, болтать о пустяках, беспокоиться, не забыли ли дома какую-нибудь безделицу. Но не было рядом Лидии и Андрея. И нигде не было дома.

Мысли о том, как и что будет, чем закончится бесконечная война и случится ли когда-нибудь вообще мирная жизнь, постепенно заполняли, поглощали Маевского. Так уже случилось с ним однажды – в последние дни в госпитале, где вместо радости постепенного исцеления его довела до бессонницы тревога. Всеобъемлющее, высасывающее беспокойство – за близких, за боевых друзей, за состояние фронта, за судьбы страны и мира, и не нашлось ни одной точки опоры, за которую можно было бы зацепиться и выстоять.

Поезд пришел как избавление. Перронная суета, беспардонные грузчики, давка на посадке – каждый штрих казался важным, составляющей частью выполнения поставленной задачи. Маевский не сразу понял, как он благодарен Тригорову за порученное мероприятие, за спасение от бездействия.

Скрежетнула сцепка, вагон тронулся рывком. За пыльными стеклами поплыли сначала пыльные задворки, пыльное предместье, потом пыльная степь.

В вагоне третьего класса, набитом под завязку, посчастливилось на троих занять целиком нижнюю полку. Софье Николаевне уступили место у окна, ротмистр устроился ближе к проходу, Владимир – между ними. На противоположном сиденье разместились седой как лунь чиновник, энергичный неопрятный коммивояжер в клетчатом костюме, пожилая крестьянка с внучкой – неумытой молчаливой девочкой – и козой. Животина звонко переступала с ноги на ногу, боком прижавшись к хозяйке. На вторых и третьих полках обустроилась своя жизнь, оттуда вскоре раздался надрывный храп, потом сверху свесилось колено.

Софья Николаевна, в целом не склонная к частой беседе, среди незнакомцев совсем онемела. Зато коммивояжер не молчал ни секунды, пытаясь втянуть в разговор всех вокруг себя. Подмигивал Владимиру, толкал в бок чиновника, балагурил, фонтанировал прибаутками, историями из жизни, анекдотами.

Затянуть в общение ему удалось только чиновника. Тот больше слушал, изредка оппонировал – идеальный собеседник! Когда речь зашла о политике, коммивояжер внезапно переменился, стал жестким, неприятным. «Полезла изнанка», – подумал Маевский.

– Вот вы утверждаете, столкновение было неизбежно. А разве не мог Николашка увильнуть? Не загонять нас в новую войну? Только-только после Японской раны зализали!

Софья Николаевна, до того безучастная к беседе попутчиков, гневно сверкнула глазами, вмешалась в разговор:

– За такие слова о Его Императорском Величестве…

Но не смогла сразу сформулировать, какие именно кары предусмотрены в нынешние времена «за такие слова», а человек торговый не стал ждать окончания фразы, фамильярно перебил:

– Вы, барыня, меня не затыкайте-с! Нету больше ни величества, ни империи. И это не мы с вами устроили! Кто втянул нас в войну против сильнейших европейских империй, скажите на милость? Царь-батюшка – по собственному разумению, нас с вами не спросимши. Нечего было вступаться за сербов, ввязываться в чужую драку!

Софья Николаевна воскликнула:

– Арсений Андреевич, что же вы молчите?

Маевский недоуменно посмотрел на коммивояжера:

– Разве можно было безропотно отступить? Спокойно жить, зная про обстрелы Белграда? Понимая, что южные славяне, едва вызволившиеся из-под османского ига, снова лишаются права обустроить свою судьбу?

– Оно-то так, конечно, – сказал чиновник. – Но что, господин ротмистр, мы выиграли от своего участия? Угробили державу, ничего больше.

– Что выиграли?

– Именно!

Маевский чуть пожал плечами и даже улыбнулся, столь очевидным для него показался ответ:

– Себя.

* * *

Поезд останавливался, казалось, у каждого столба. Дорога, в обычное время занимавшая не более четырех часов, растянулась на вечер и ночь. Устроиться ко сну было негде. Софья Николаевна подложила под щеку что-то из теплых вещей, прижалась к окну, задремала. Владимир лег ей головой на колени, тоже пытаясь уснуть.

Маевский смежил глаза, но вместо дремы приходили хаотичные мысли о лежащем за тремя морями Белом городе, о благородном поступке сербского самодержца, оказавшего посмертную услугу и почесть генералу Алексееву. О самом генерале, благороднейшем человеке, поднявшем знамя борьбы после гибели Корнилова и сгоревшем в разгар наступления от нелепой простуды. О Лавре Георгиевиче Корнилове, единственном человеке, двинувшем на Петроград в июле семнадцатого остатки рассыпающейся армии – и погибшем на глазах Маевского в пламени взрыва.

Ротмистр боялся оказаться ненужным, никчемной обузой. Раздробленное колено и надорванные сухожилия, к счастью, не лишили его возможности ходить, но сесть в седло ему уже не удастся. И что же, спрашивается, делать кавалеристу без лошади? Он успокаивал себя тем, что тщательно взвешивал свои умения, навыки, боевой опыт – все то, что представляло хоть какую-то ценность, могло стать востребованным. Владение саблей, тактика боя, организация снабжения эскадрона – это могло бы пригодиться в кавалерийской школе, военном училище…

К красным, по слухам, поступило на службу огромное количество царских офицеров и даже генералов. Как они могли встать на сторону тех, по чьему наущению убивали лучших из лучших русского офицерского корпуса? Как такое могло случиться?! Маевский редко кого-либо осуждал, скорее, всегда пытался понять причины чужих решений. Он нашел для себя ответ на этот болезненный вопрос. В начале восемнадцатого, когда он уходил с Деникиным из Ростова с жалкими тремя тысячами студентов, юнкеров и выбравшихся на юг офицеров, Красная армия уже насчитывала сто тысяч штыков.