Врата джихада - Александр Чагай Страница 14

Ксан считал, что в личной жизни ему не повезло. После неудачного брака он так и не обзавелся семьей, детьми, лю­бимой женщиной. Однажды закрутил роман. Случилось это во время его командировки в одной из восточноевропейских стран. Оба, как говорится, потеряли голову, однако у Ирины имелись муж и дочка, и ей не хватало смелости разрушить се­мью. Так прошел год, потом второй. Ксану надоело в ответ на свои просьбы слышать избитую фразу: The answer is no, but keep trying [12]. Жить в ожидании телефонных звонков. Конеч­но, она его любила. Что с того?

Командировка заканчивалась, становилось ясно: скоро начнется другая жизнь. Ксан стал ухаживать за другой, на­клюнулся матримониальный вариант. Накануне свадьбы на­значил Ирине встречу в одном из баров. Та пришла радост­ная, возбужденная. Не дав ей рта раскрыть, грубо брякнул: де­скать, женюсь. У Ирины кровь отхлынула от лица. Она схва­тилась за голову, несколько минут сидела молча. Потом, по­шатываясь, встала. Ксан чувствовал себя препаскудно, но что он мог? Любые слова только продлили бы мучение.

С тех пор они виделись всего лишь раз. Произошло это спустя восемь дней, в городском парке. Она исхудала, говорила монотонно, бесцветно. Когда Ксан сообщал ей о своей свадьбе, она тоже хотела ему кое-что сказать. Давно собира­лась, боялась, что не получится, она хотела преподнести сюр­приз, предвкушала, как он обрадуется, когда она объявит, что все же готова уйти к нему... Что может быть лучше неожидан­ного исполнения желаний! Была еще новость: она ждала ре­бенка, была уверена, что это мальчик и даже придумала ему имя — такое же, как у отца.

Ничего этого Ирина сказать тогда не успела, Ксан ее опе­редил. Когда пересекала площадь перед баром, еще надея­лась — догонит, окликнет. Старалась сохранять спокойствие— ей так не хотелось потерять ребенка, это была часть Ксана,любви, которая должна была остаться с ней. Но, несмотря на все старания, боль, зародившаяся глубоко внутри, усилива­лась, разрасталась, как опухоль, сжиравшая все вокруг. Ири­ну чудом удалось спасти. Хирург матерился как грузчик, вы­таскивая из нее куски неродившегося мальчика. Ее выпотро­шили как курицу. Сказали, что у нее больше не будет детей.

Молодая жена терпела Ксана два года, но вскоре бросила,заявив, что не вынесет его злобы и желчи. Прошло несколько лет, и он женился на Наташе, в общем, тоже неудачно. Ксан старался как можно чаще ездить в командировки — посто­янная смена впечатлений отвлекала от неприятных мыслей.

Рассказчик сделал перерыв, чтобы отдохнуло горло. Я со­орудил ему гоголь-моголь, щедро добавив туда рома.

— Ну вот, — Ксан вытер верхнюю губу, — в подобном со­стоянии запросто можно было сорваться, в конечном сче­те, так и произошло. И все из-за Тасмины. Не знаю, был я в нее по-настоящему влюблен, или уверил себя в этом, какая,в сущности, разница.

За долгое время это была первая женщина, с которой Кса­ну хотелось быть вместе. Не обязательно в постели. Просто держать за руку, ходить в кино, смотреть телевизор. Все это глупо и недопустимо, убеждал он себя, нельзя крутить шаш­ни с собственным агентом. С другой стороны, Тасмина, ско­рее, партнер. Не он ее завербовал, она сама предложила свои услуги, работала не за деньги. «Только не ври, себе не ври!»— вмешивался сидевший у него внутри строгий судья, и Ксан с неудовольствием соглашался: его отношения с Тасминой до сих пор носили сугубо профессиональный характер. Если раз­бавить их романтической любовью, получится адский кок­тейль, от которого никому не поздоровится.

Так или иначе, Ксан не внял голосу рассудка, решив на время задержаться в Пакистане. Он клялся, что уберется от­туда, как только «станет ясно с Тасминой», но смысл этого обещания ускользал даже от него самого. Он всячески ста­рался сблизиться с предметом своего обожания, и на одном из официальных приемов познакомился с ее отцом.

Завидев Ксана, Тасмина обрадовалась:

— Просто замечательно, что я могу вас представить одному из моих лучших друзей. — Она подвела Ксана к статному го­сподину лет шестидесяти, в спортивных брюках и намокшей от пота рубахе (был разгар лета). Звали его — Навид Юсуф-зай. Крупная голова ловко посажена на широкие плечи, ис­тончившиеся седые волосы зачесаны назад и вбок. Набряк­шие мешки под глазами, тонкие черты лица. Во взгляде со­четались независимость, уверенность в себе с примесью рав­нодушия ко всему земному. Немало пижонов и франтов от­дали бы состояние за такой взгляд.

— Вы хорошо знаете Тасмину?

— Отцу положено знать свою дочь, — ответ прозвучал рез­ковато, и Ксан отпустил про себя пару крепких словечек в адрес той, что преподнесла ему такой сюрприз. Юсуфзай же неодобрительно взирал на Ксана, щеголявшего в джинсах ильняном пиджаке. Сдержав нахлынувшее на него раздраже­ние, тот взял отца Тасмины под руку и увлек внутрь дома. Там почти никого не было, только сновали расторопные слуги.Миновав анфиладу комнат, они прошли в курительную — с глубокими кожаными креслами и латунными пепельница­ми на длинных ножках.

Юсуфзай был известным хирургом (ему принадлежали клиники в Исламабаде, Карачи и Бхавалпуре) и слыл кудес­ником, сумев сохранить руки-ноги десяткам людей, каза­лось, обреченным на участь инвалидов. Среди исцеленных было немало кашмирских моджахедов и афганских талибов.Врач не скрывал симпатий к «борцам за свободу», подчерки­вал свою набожность и щедро жертвовал на нужды мечетей.

Юсуфзай признался, что ему внушает опасения чересчур вольное поведение дочери. Он не обскурант, хиджаб ему не по вкусу, мир не повернуть вспять. Но нельзя забывать, где они живут.

Ксан согласно кивал, разделяя отцовскую озабоченность.Посетовав на тревожную обстановку в Пакистане, сказал, что это не то место, где молодая женщина может чувствовать себя в безопасности. Почему бы не подумать о переезде в Европу.Неужели Юсуфзай так любит свою страну, чтобы оставаться здесь в такое время?

— Любить? — в голосе врача прозвучала горечь. — Я не­навижу ее.

Ксанец решил было, что его разыгрывают, однако с изу­млением увидел, что с Юсуфзаем происходит разительная пе­ремена. Черты его лица заострились, губы сомкнулись, взгляд отразил фанатичную уверенность в своей правоте. Даже го­лос изменился: стал чеканным, механическим.

— Ненавижу несвободу и невежество, лицемерие, ханже­ство. Юнас Шейх, из медицинского колледжа в Ништаре, посмел заявить, что до сорока лет пророк Мухаммед не брил подмышек и не делал обрезания. Спорный тезис, но можно ли за это обрекать человека на смерть? Юнаса казнили. Как после этого любить Пакистан?

Ксан пробормотал, что в прошлом на Западе религиозная ортодоксия тоже была всесильной, однако Юсуфзай продол­жал все более возбужденно и запальчиво.

— Арестован издатель, поместивший в своей газете фото­графию женщины (не голой и вполне мусульманки) на той же полосе, где были напечатаны несколько строчек из Кора­на. Женщина — существо нечистое, подобное соседство неу­местно! А сами вершители исламского правосудия безнака­занно грешат и прелюбодействуют. Мулла, член Националь­ной ассамблеи, изнасиловал несовершеннолетнюю в мавзо­лее святого Баба Фарида.