Бугор - Илья Рясной Страница 15

Поезд тронулся. Местный усатый таможенник методом тыка попросил пару наиболее по виду подозрительных пассажиров открыть чемоданы, но делал это больше формально.

Да, сейчас границы уже не те, что раньше. И рвение у тружеников границы не то. Какие были раньше орлы — насквозь нарушителя видели, по лицам читали. Сегодня таможня читает в основном наши оперативные сообщения и трясет людей, которые, как точно известно, потащат что-то через границу.

Закончив с пассажирами, мы зашли в купе, где скучал за стаканом чая и газетой «Спид-инфо» месячной давности Виктор Стружевский — приятного вида, спортивного телосложения почти молодой человек. Его форменный китель был так отутюжен, будто и не было дальней дороги, а сам проводник только что из прачечной и из гладильни.

— Приветствую, — махнул рукой местный таможенник, заглядывая в купе.

— День добрый, — Стружевский протянул ему руку. Таможенник пожал ее неохотно и спросил:

— Деньги, товары, запрещенные к вывозу из России? Стружевский держался спокойно, уверенно, и трудно было представить, что совесть его нечиста.

— Ничего нет, — развел он руками. — Михалыч, сколько видим друг друга. Я чего когда возил?

Михалыч едва заметно нахмурился. Похоже, от накативших воспоминании. Конечно, возил. И Михалычу об этом известно. Все проводники что-то возят. Года два назад проводили масштабную операцию «Антиквариат» по северо-западу, так наша милиция с представителями таможенного комитета из Москвы заглянули в вагон-ресторан и ошалели — он был весь забит памперсами — не на одну сотню тысяч долларов.

— Ну тогда начнем, — сказал Васин. Стружевский кинул на него резкий взгляд. Видно было, что проводник понял — весь этот народ тут неспроста.

— Что вам показать? — совершенно спокойно произнес он. Ни мускул не дрогнул.

— Все, Виктор Афанасьевич, — сказал Васин. — Лучше выдайте добровольно.

— Добровольно выдать что? — спросил он меня.

— Предметы контрабанды, которых у вас здесь в избытке.

— Эх, господин, не знаю, кто вы. Если бы у меня что-то было в избытке, я бы не катался на этом поезде за жалкую зарплату. Ищите… — он усмехнулся. — Только побыстрее. Простой поезда представляете сколько стоит в валюте?

— Пока не представляю, — признался Васин. Проводник знал, что вся эта комедия — до следующей станции. Там обычно погранцы и таможенники выходят, и дальше — чужая территория. Задерживать поезд никто не станет.

— Что вам показать? — Стружевский достал чемодан сверху. — Вот, полный набор контрабанды, — он извлек из чемодана пару рубашек, нижнее белье и четыре банки икры. — Вот, главная контрабанда. Икорка. Можете сразу в наручники! — все-таки он начинал нервничать, видя полное отсутствие нашей реакции. Хотел сказать что-то еще, но сдержался.

Тут появился второй проводник и по-хозяйски осведомился:

— Что тут?

— Контрабанду ищут, — криво улыбнулся Стружевский.

Второй проводник деланно захихикал.

С таможенниками мы осмотрели места, где обычно прячут контрабанду.

— Ничего, — с таким видом, будто наелся лимонов, заявил старший оперативной группы ФСБ.

— Надо отправлять поезд, — сказал таможенник Михалыч. — Время на таможенный досмотр вышло.

— Мы не можем выпускать поезд. Не можем — сказал я. — Вещи здесь.

— Где? — нервно осведомился фээсбэшник.

— Здесь! — Я постучал кулаком по стене поезда. — Или там! — Я махнул рукой.

В Москве служба наружного наблюдения проводила Стружевского до вагона. Тот был со своим приятелем — с тем самым, с которым говорили о «первом верблюде». На горб этого железного «верблюда» они и взгромоздили три объемистые сумки. Когда этот приятель Стружевского выходил из вагона сумка у него была только одна, набитая чем-то мягким — там скорее всего были две другие сумки.

— Тут столько закутков. Можем год искать, — сказал московский таможенник.

— Значит, будем искать год, — зло кинул я.

— А поезд тут будет год стоять? — спросил Михалыч.

— Будем решать, — сказал я. — А сейчас перекур… Мы с Васиным, московским таможенником и фээсбэшником вышли перевести дух около вагона. Тут на нас набросились начальник поезда и железнодорожное начальство. Какой-то шишкарь в форменном кителе — в железнодорожных знаках различия я разбираюсь туго, но, кажется, чин немаленький, толковал что-то о том, что мы ответим.

— Вы представляете, что вы делаете? — орал он на меня.

— Потише, уважаемый. От вашего крика птицы дохнут, — гаркнул я на него в ответ.

Он разинул рот. Хотел что-то сказать. Но я улыбнулся ему с предельной наглостью, на которую способен (а тут способен я на многое), и произнес с угрозой

— Тише… Пожалуйста…

Он отскочил от меня как от прокаженного, покосился боязливо и ушел в сторону, прикрикивая на своих подчиненных и разоряясь насчет того, что так не оставит и позвонит сейчас Голубеву, и тогда всем…

— Кто такой Голубев? — спросил я.

— Замминистра путей сообщения. Он сейчас в Питере, пояснил московский таможенник. — Ну, что делать-то?

— А ничего, — сказал я. — Вагон отцеплять. Людей в другой пересаживать.

— Это серьезно, — покачал головой таможенник.

— А мы люди серьезные, — сказал Васин.

— И по шапке нам дадут тоже со всей серьезностью, — неожиданно весело произнес фээсбэшник. — Отцепляем…

Думать о том, что будет, если мы ничего не найдем, не хотелось. Наша оперативная комбинация и так уже влетала железной дороге в копеечку…

После горячего скандала с железнодорожниками, обильно подпорченного угрозами и матюгами, мы все-таки добились, что вагон отцепили и отогнали в депо. Поезд уехал. А проводники остались.

Стружевский постепенно утрачивал свое спокойствие. Он стоял и курил сигареты одну за другой, пряча руки в карманах, чтобы не видели, как они трясутся.

— Что вы так нервничаете? — спросил я, подходя к нему. — Все будет нормально.

— Я не нервничаю, — с вызовом произнес он., — Рейс вы мне сорвали. Ни за что.

— Бывает, — сказал я.

Передохнули мы малость. И начади обыскивать ненавистный вагон заново.

Еще два часа ничего не могли найти. А потом, уже в третий раз обшаривая туалет, я встал на какую-то трубу, зло рванул за решетку на потолке, сорвал ее. Просунул руку на всю длину в межпотолочное пространство. Там было грязно, склизко, пыльно.

— Ну? — спросил фээсбэшник из коридорчика.

— Ничего, — сказал я. — Хотя…

Я просунул всю руку еще дальше, хотя это было тяжеловато. И сообщил: