Лабиринт для Слепого - Андрей Воронин Страница 17

Елена прекрасно понимала, что ей некому помочь, что единственный, кому она нужна, – это Федор Зубов. Да и он может в любой момент ее оставить, бросить.

И тогда она, скорее всего, пропадет.

Ведь это Савельев заставил се познакомиться с Зубовым и затащить его в постель. Елена просто выполнила приказ, не подозревая, во что все это выльется.

Игорь Малышев сидел в ветхом кресле в углу своей полуподвальной мастерской. Ему было не по себе. Нестерпимо болела голова, он то и дело тер виски руками, затем, не выдержав, вскочил на ноги. Его повело в сторону.

– Дьявол! – громко, на всю мастерскую выругался художник, направляясь к грязному, заплеванному умывальнику. – Так плохо мне уже давно не было. Что-то надо предпринять.

Игорь уперся сильными волосатыми руками в раковину и стоял так несколько минут, опустив голову, бессмысленно моргая глазами, глядя в осколок зеркала, забрызганный краской. Из зеркала на него смотрело мрачное, землистого цвета небритое лицо. Зрачки глаз были расширены, на лбу сверкали капельки пота.

– А что было потом? – задал себе уже в который раз один и тот же в общем-то бессмысленный вопрос Игорь Малышев. – Ничего не могу вспомнить, ничего…

Он повернул ручку крана. В трубах зажурчало, но вода не полилась.

– Чертовщина какая-то! – сказал Игорь и повернул другую ручку.

Из крана упало в грязную раковину несколько капель, а затем вода полилась тугой струей. Брызги полетели в разные стороны, но Игорь даже не поморщился.

Он медленно наклонился, опустился на колени, сунул голову под холодную воду и держал ее под краном довольно долго. Затем тряхнул своими мокрыми, длинными черными волосами. Это движение было похоже на движение мокрой тряпки, а сам Игорь напоминал вымокшего в луже пса.

– Вот так немного легче…

Малышев взял полотенце и начал вытирать лицо и голову. Он занимался этим долго, постепенно приводя себя в порядок.

Расчесавшись, художник стал похож на Иисуса Христа, вернее, на изображение Иисуса Христа, нарисованное самодеятельным художником. Длинные пряди волнистых волос влажно поблескивали, свисая вдоль худых запавших щек. Огромные глаза смотрели измученно и безжизненно.

Игорь запрокинул голову и взглянул на низкий, нависающий потолок.

– О черт! Как болит шея!

Он повертел головой из стороны в сторону, затем добрел до полуразвалившегося кресла и буквально рухнул в него. Зазвенели, заскрипели и застонали пружины.

Казалось, кресло вот-вот развалится, но оно выдержало.

Игорь постучал кулаком по подлокотнику.

– Надо подремать, хотя бы минут тридцать…

Он скосил глаза в сторону – туда, где располагался большой топчан, застланный вместо простыни большим куском холста, на котором сверху лежал спальный мешок.

«Интересно, куда они делись? – подумал Игорь. – Ведь вчера со мной была женщина. Как же ее звали? То ли Катя, то ли Тома… А, в общем, черт с ней, черт с ними со всеми!»

Малышев сунул руку в нагрудный карман своей вельветовой рубашки, извлек оттуда блокнот и трясущимися пальцами раскрыл его. Между страничками лежало несколько зеленых двадцатидолларовых бумажек.

– Все нормально. Значит, я не все просадил. А ведь бывали случаи, когда у меня ничего не оставалось. Хорошо, что я остался у себя, а не поехал ни к Катушке, ни к Бычкову-Бочкареву. Все-таки в своей мастерской спокойнее.

Игорь Малышев приподнял голову и стал смотреть в узкую щель окна. По мутному, грязному стеклу, забранному решеткой, пробегали тени. Это говорило о том, что на улице утро и по мостовой спешат по своим делам люди.

Если подойти поближе и стать на испачканный краской табурет, то можно рассматривать ноги. Иногда Игорь так и делал. Он закуривал сигарету, забирался на табурет, облокачивался на широченный подоконник и смотрел в окно. Ему нравились женские ноги, нравились их очертания, нравилось, как звонко цокают по асфальту высокие каблучки. Эта картина мирной будничной жизни всегда приносила в его душу успокоение.

Но сейчас ему было так скверно, что вряд ли он смог бы забраться на табурет. В его организме, измученном и иссушенном наркотиками, почти не осталось сил.

Малышеву повезло: две недели назад какие-то три безумных англичанина, которых привел ему Альберт Прищепов, купили у него четыре картины и пять рисунков. Англичане сразу же согласились на его цену, вообще не торгуясь. И Игорь, когда гости покинули мастерскую, даже расстроился, пожалев о том, что назвал за свою работу слишком маленькую цену. Сейчас от денег, полученных за картины, осталось всего четыре двадцатидолларовые бумажки. Остальные ушли на наркотики и на девочек.

Помог Игорю в этом старый приятель, однокурсник по Суриковскому институту, Андрей Бычков-Бочкарев по кличке Петля. Дела у Андрея в последнее время шли все хуже и хуже. Вернее, топтались на месте. Просто не было никаких дел. А ведь Андрей – очень неплохой скульптор, и несколько его работ из бронзы и меди находились за океанов в престижной галерее. В последний год Бычков-Бочкарев вообще ничего не делал и жил за счет друзей. Жена его бросила, то есть, Андрей сам ушел из дому. Слава Богу, имелась мастерская, было где перекантоваться.

Андрей и приучил Малышева к наркотикам. Раньше Игорь только пил, а теперь кайф, полученный от алкоголя, его уже не устраивал.

Игорь медленно закатал рукава вельветовой рубахи и взглянул на свои сплошь исколотые руки. Затем начал сжимать пальцы, пытаясь увидеть вены. Но как он ни старался, вены не появлялись на его руках, покрытых темными волосами. Да и колоть, собственно говоря, было нечего.

Игорь Малышев и думать не думал, что так быстро пристрастится к наркотикам и они станут для него единственным смыслом жизни. Правда, время от времени, он брал еще в руки палитру и кисть, рисовал странные картины, навеянные наркотическими галлюцинациями. Может быть, именно поэтому их так охотно и покупали, если не заграничные туристы, то сам Альберт Прищепов, который, как правило, скопом забирал все рисунки и холсты, а рассчитывался с Игорем наркотиками и частично деньгами. Поначалу Малышев пробовал считать, на сколько обманул его Прищепов, а потом ему это стало абсолютно безразлично…

Уже вторую неделю Игорь не прикасался к кистям.

Он смотрел на палитру, на два мольберта с неоконченными картинами, на засохшие краски, на полувыдавленные тюбики. Палитра уже покрылась толстым слоем серой пыли, и краски утратили свою яркость.

– Черт, как плохо! – вновь прошептал Игорь и попытался подняться.

Все тело болело. Особенно нестерпимо боль донимала шею. Игорь повертел головой сначала в одну сторону, затем в другую.

«Который сейчас час?» – подумал он и принялся шарить глазами по стеллажам у дальней стены мастерской.