Улыбка зверя - Андрей Молчанов Страница 18

— Двенадцать стаканов уже выпил! — похвастался Чухлый, оглянувшись на вошедшего в комнату Ивана и похлопал себя по вспученному животу.

Прозоров присоединился к играющим. Играл рассеянно, не в силах отрешиться от путаных мыслей, связанных с Ольгой, никак не мог сосредоточиться, путал козыри…

— Убери бубу, — говорил Колдунов.

— Буба же козырь…

— В прошлый раз буба была, — влезал Чухый, радуясь тому, что наконец-то пить воду приходится не ему одному.

В конце концов после двух часов игры Прозоров бросил карты. Повисло молчание, слышно было как в форточке посвистывает ветер и шелестит в саду дождик.

— Вина, что ли, выпить, — зевая, сказал Чухлый.

— Не, не стоит, — подумав, возразил Колдунов. — Вечером, может…

Снова замолчали, прислушиваясь к дождю.

— То солнце, солнце, и на тебе — дождь и холод, — сказал Колдунов.

— Кончилось лето, — констатировал Чухлый, тасуя колоду карт. Затем вздохнул и кинул карты на стол. — Скука…

— А что, Вань, в училище строго насчет этого дела? — щелкнув по кадыку, спросил Чухлый.

— Да, особо не разгуляешься, — сказал Прозоров.

Снова надолго замолчали.

В это время в душе у всех происходили таинственные процессы. Обычно, когда кто-то в компании невзначай роняет фразу “Не выпить ли вина?”, — можно наверняка полагать, что зерно уже брошено и вино будет обязательно выпито. Случается так, что предложение это поначалу решительно отвергается и разговор перекидывается на другие темы. Но минут через пять компания непременно возвращается к исходной точке.

— Не. Пожалуй, все-таки не стоит, — напомнил Рыбак.

— В сельмаге по рубль двадцать есть, — сообщил Чухлый. — Батя вчера брал. Яблочное, крепкое…

Первую бутылку выпили на лужайке за магазином. Следующие две — у маленького прудика, спрятавшись от дождя под старой ивой. Зашел разговор о том, что надо отомстить “шанхаю” за прошлую драку на танцплощадке. Посреди разговора Колдун вдруг поднял здоровенный булыжник с земли, широко размахнулся и швырнул камень в гусиное стадо, топтавшееся под соседней ивой. Гуси громко загоготали и спешно потянулись прочь, к спасительной воде, чтобы переправиться на другой берег.

— Попал, — сказал Чухлый равнодушным голосом. — Надо линять отсюда…

На опустевшем берегу лежал и дергался белый гусь, вытянув шею и оттопырив одно крыло. Компания подалась прочь, но Рыбак остановился:

— Пацаны, надо забрать, — сказал он решительно. — Пожарим хоть… Никто же не видел.

Воротились, завернули стонущего, трепыхающегося гуся в куртку и понесли в кусты.

— Тяжелый, падла, — сказал Рыбак, опуская ношу на траву. — Дергается. Ножа ни у кого нет?

Ножа не оказалось. Компания в нерешительности топталась вокруг гуся.

— Не душить же его руками, — задумался Рыбак. — Надо к Колдуну за топором сходить. Оттяпаем голову…

Компания переглянулась в нерешительности. Никому не хотелось брать это дело на себя. И в этот момент вперед вдруг выступил Чухлый и, поблескивая стеклышками очков, дрожащим голосом страстно проговорил:

— Пацаны… А, пацаны?

— Ну, что тебе?

— Можно я? А, пацаны? Дайте, а? Можно, я его сам задушу…

— Черт с тобой, — чужим голосом сказал Рыбак. — Души.

Они отступили на несколько шагов и отвернулись. Затем Иван быстрым шагом двинулся прочь.

Вечером он встретился с Ольгой, и они молча вошли в пустой, холодный, чужой дом. Но, видимо, слишком он любил ее и слишком долго готовился к этой роковой встрече…

В жизни почти каждого мужчины бывает подобная неудача, но особенно часто она происходит в самом начале жизни. И зачастую накладывает она отпечаток на всю дальнейшую судьбу, поселяя в душе разочарованное чувство, что лежит в глубине, как зверь присмиревший, у которого однажды сбили прыжок…

Назавтра был солнечный день, и когда истерзавшийся Прозоров с остановившимися глазами шел примериваться на железнодорожный мост, то услышал звуки духового оркестра у переезда и узнал, что накануне повесилась из-за любви молоденькая учительница музыки.

И эта чужая жертва спасла его.

Было около восьми часов утра.

Мэр города Черногорска Вениамин Аркадьевич Колдунов только что принял контрастный душ и теперь, стоя перед огромным, оправленным в бронзовую раму зеркалом, посередине ярко освещенной ванной комнаты, растирался махровой простыней.

Грустное зрелище представляет собой голое тело стареющего интеллигентного человека… Покатые жирные плечи, массивный торс и тонкие, укороченные ножки; редкие седые волосины на дряблой груди, круглый животик с поперечной складкой, а под ним, тьфу ты!..

Впрочем, Вениамин Аркадьевич разглядывал себя не без удовольствия, ибо полагал, что не тело красит человека, а ум и положение в обществе. И даже свой маленький росток принципиально ставил себе в заслугу, ибо, знакомый с уроками мировой истории, знал, что наибольших успехов в жизни добиваются именно низкорослые люди. Маленькие, да умные! То есть вот такие Вениамины Аркадьевичи.

Подумать только, мэр города! Он и раньше-то был не на последних ролях — комсомольский вожак, третий секретарь обкома, директор обогатительного комбината, за границу чуть ли не каждый год летал… В соцстраны, правда, из одной клети в другую — где почище, пиво без очереди, да шмотки наряднее, но все же… Ум надо было иметь, чтобы вот так вот летать… А что значит ум? То и значит, что надо вовремя отсечь от себя все лишнее… Прав известный скульптор, изрекший: “Создать шедевр очень просто — требуется взять камень и отсечь от него все лишнее.” Вот и Вениамин Аркадьевич очень вовремя отсек от себя это лишнее, а потом в данной процедуре стал просто-таки мастером! Взять хотя бы пример, когда он одним из первых в неповоротливой провинции, которая еще лупала глазами и чесала в затылке, публично сжег на митинге, стоя на трибуне спиной к памятнику Ленина, партийный билет и развеял прах его в воздухе.

Трепетало, конечно, сердчишко, слабело под коленками, леденил спину каменный взгляд истукана, и билась скверная мыслишка: а ну, как вернется все на старые круги? — но — чуял Вениамин Аркадьевич, желудком чуял — хренушки!

А после взбаламутилось море перемен, нахлынула великая мутная волна, а Вениамин-то Аркадьевич уже налегке, уже без каменного груза на ногах, взмыл легко, закачался на гребне. Много, конечно, и другого дерьма всплыло и закачалось рядом, но уж что тут досадовать, не идеален мир.

Точно и складно действовал он, созвучно эпохе, а порой и на целый такт опережал общую музыку, тем более, свой верный человечек был у него в Москве, в самых высоких кругах, подсказывал, что и как… Помог верный человечек в нужное время и комбинат прибрать к рукам, правда, сволочь такая, шестьдесят процентов отхватил себе за услуги и общее руководство, лишь пятую часть акций оставив Вениамину Аркадьевичу, но зато в правительстве хлопотал, пробивал цепочку по сбыту…