Бугор - Илья Рясной Страница 19

В машине я еще раз открыл коробочку. Посмотрел на пушистого котенка. Прислонил его к щеке — шерсть была мягкая, почти как настоящая.

— Котенок от Котенка, — я улыбнулся и повернул ключ в замке зажигания. Пора возвращаться к моим баранам…

На работе все были в сборе. В том числе и двое ребят из наружки. Старший группы пожал мне руку.

— Легендированный опросик сделали, — сказал он.

— Результат? — спросил я резко.

Он удивленно посмотрел на меня, мол, чего ты сегодня такой… Пожал плечами и проинформировал сжато:

— Приезжала несколько дней назад ночью какая-то тачка. И кто-то вертелся у дачи Стружевского.

— Обчистили дачку у Стружевского, — хлопнул я в ладоши. Все неприятности отступали на второй план. Я почуял след.

— И что взяли? — полюбопытствовал старший группы наружки.

— Это нам тоже интересно бы знать. И мы узнаем, — кивнул я.

— А нам что? Дальше его водить? — спросил старший.

— А как же. Будем водить, — кивнул я. — Мы его, гада, подсечем, — произнес я с уверенностью в голосе. Я действительно был уверен, что Стружевскому от меня никуда не деться.

Эх, если бы я только мог предположить, как все обернется.

— Ну как? — с порога осведомилась Кира.

— Что как? — спросил я ее.

— Куртка как?

— Как влитая, — сказал я.

И не покривил против истины. Мою ветровку, в которую Кира могла обернуться два раза, она успела ушить, и та действительно шла ей. Вкус у девушки отличный.

— Сейчас будем пьянствовать, — сказал она, сбрасывая туфли и извлекая из сумки бутылку «мартини».

— В честь чего? — поинтересовался я.

— Сегодня загнали одному шведу двух Налбандянов. Хозяин выписал премию.

Налбандян — придворный художник сталинской поры, прославившийся картинами типа «Нарком на прогулке», сегодня резко вырос в цене, и интерес к нему на Западе почему-то начал подниматься. Впрочем, не зря. Художник он действительно прекрасный.

— Хорошая хоть премия?

— Сгодится, — она сунула бутылку в морозильник, чтобы быстрее охлаждалась, оценила наметанным взглядом содержимое холодильника, тут же сунула в зубы себе кусок ветчины и плюхнулась на диван.

— Значит, налаживается торговля? — спросил я.

— Иностранцы как покупали, так и покупают. Как дефолтнулось, наши, конечно, берут куда хуже. Но берут. Нашему человеку нужен Фаберже. Или часы бронзовые, чтобы со львами и перезвоном. А знаешь, почему?

— Презент, — сказал я.

— Правильно. Лучшее подношение — антиквариат. Картину же не потащишь — не каждый чиновник в ней разберется. А вот Фаберже или часы — тут маешь вещь. Чтобы завитушки, чтобы золотом отливало, чтобы в глаза било. Им какой-нибудь карандашный этюдик не интересен, пусть он и руки Рубенса…

— Да, времена золотые у вас прошли.

— Да уж. Года два назад — как юбилей у первых лиц правительства, так все антикварные магазины в Москве выметали. Вот, оперативник, знаешь, какой цены антик должен быть первым лицам в правительстве на день рождения от благодарного банкира или товарища по партии?

— Пятнадцать тысяч зеленых.

— Двадцать. Ниже — неприлично. А какому-нибудь порядочному губернатору?

— Пять, — сказал я.

— В точку. Пять тысяч долларов. Или кровная обида. А когда подряд берешь на десять миллионов долларов, что такое пять тысяч?

— Ничто.

— Именно… Кстати, как цены на нефть подскакивают, сразу у нас продажи вверх идут. Появляются шальные деньги. Появляются интересы в экономике. Надо делать подарки. Надо идти к антикварам.

— Кстати, ты такого Кандыбу не знаешь?

— Сергея Федосовича?

— Его.

— Знаю. Солидный покупатель. В этом мире давно.. Продает иногда живопись. Чаще покупает. Денег полно. Не на антиках живет — это сразу видно.

С Кандыбой мы встретились сегодня утром. Он пригласил в тот же подвальчик. Все было примерно так же. Его дежурная стопка с огурчиком. Моя чашка кофе с каплей коньяка.

Я поизливался в благодарностях за его драгоценную помощь правоохранительным органам. Он принял их снисходительно. Пообещал впредь помогать советом, делом или по-спонсорски, если это нужно для службы, а то и для майора Тихомирова лично. Майору последние слова не особо понравились. Нет, я не против того, чтобы мне оказали посильную спонсорскую помощь. Это, наверное, приятно — принимать такую помощь. Вот только еще не было случая, чтобы я на нее позарился. Я один из тех ментов, к рукам которых за все годы службы ни копейки левой не прилипло. Многие смотрят на таких как на общественно опасных психов. И пускай.

Руководство дало добро на продолжение контакта с Кандыбой. Как-никак за короткое время, по информации от одного источника, поднять два таких дела по нашей линии — это случай уникальный. Два раза он скинул информацию, два попадания в десятку. Я закинул на него спецпроверки в наши информбазы. Получил портрет идеального, правопослушного гражданина. Не судим. Компрматериалов нет. К административной ответственности не привлекался. В уголовных и оперативных делах не проходил.

С час он посвящал меня в таинства антикварного бизнеса, а также давал характеристики на наиболее интересных людей в нем, и, надо сказать, выложил несколько интересных фактов, над которыми можно поразмыслить на досуге. Расстались мы с заверениями дружить и дальше. То, что нам от него надо, было изложено достаточно определенно. Возникал вопрос — чего надо ему от меня.

В руководящих документах по оперативно-розыскной деятельности ясно записано, что оперативники обязаны защищать людей, оказывающих содействие правоохранительным органам на конфиденциальной основе. Дружить с нашей конторой — это значит иметь «крышу», которая выручит в определенной ситуации…

— Дорогой, мое мартини. Твои — свинячьи отбивные, — проинформировала меня Кира, потягиваясь. — У тебя завалялась вырезка.

— Да? — спросил я.

— Сама видела ее в холодильнике.

— Я должен ее жарить?

— Ну не я же, — возмутилась она. — Я в гостях.

— М-да…

— Хотя можно и подождать, — она протянула ко мне руки…

Когда все закончилось, «мартини» в морозилке превратилось в лед…

Стружевский два дня просидел на даче. Опера из наружки сообщали, что он отмокает в водке. На третий день он двинул на Москву.

Бригада наружки вышла со мной на связь.

— Сейчас он на Главпочтамте, — сообщил опер по телефону.