Стервятник - Александр Бушков Страница 2

– Значит, будет. Надо жить, пока молодая, а то и вспомнитьна старости лет нечего будет…

– А старость когда наступает? – спросил он любопытстваради.

– Ну, лет в двадцать пять…

– Дура…

– Ага, все-таки клеишься? Намекаешь?

Родион промолчал. Из подъезда показался кавалер – насколькоудалось рассмотреть в сумерках, удрученный и злой.

– Туз-отказ, Юлька! – рявкнул он, плюхаясь на сиденье игромко выругавшись. – Мало того, что бабка дома, еще и шнурки в стакане…

– Нет, ну ты деловой. – Юлька с той же капризнойинтонацией, не меняя тона, запустила ничуть не уступавшую по богатству красок исложности плетения матерную тираду. – Такой деловой, я прямо не могу… Таки будем кататься? Время поджимает, из меня мать печенку вынет без наркоза, еслиприпрусь к полуночи…

– Так до полуночи еще – что до Китая раком… Поехали кВитальке?

– А если и там облом?

– Ну ладно, – самым решительным тоном сказалкавалер. – Раз пошла такая пьянка… Шеф, долгострой на пристани знаешь? Воти лети туда, как крылатая ракета… – Он опустил стекло и кинул наружу пустуюбутылку.

Она звонко разлетелась на асфальте в крошево, и Родионпобыстрее рванул машину, пока кто-нибудь не появился. В ящичек тем временемупала еще одна мятая полусотенная, а ломающийся басок, рисуясь, возгласил:

– Лети, как Бэтман, с ветерком! Музыку давай, нынче я гуляю,пра-азвенел звонок…

Юлька хихикала, словно ее щекотали, возня прекратилась, онитам стали откупоривать очередную бутылку. Родион, успевший изучить нехитрыевкусы клиентуры, сунул кассету в щель, и из динамиков рванулсябодро-разболтанный голос Новикова:

– Шансоньетка – заведенная юла!

Шансоньетка… Не до углей, не дотла

Выгорает до окурочка, Дурочка…

Он и сам любил Новикова, так что выкрутил громкость чуть лине на максимум, улица Маркса, как всегда в эту пору, уже была почти пустынной,машина летела в крайнем левом ряду, за спиной шумно возились и целовалисьвзасос – и Родион с горечью осознал, что отвращение к себе, что печально, ужестало привычным, устоявшимся.

– Куда теперь? – спросил он, сворачивая к известномувсему Шантарску долгострою, похожему на кукурузный початок зданию, вот уже летшесть с завидной регулярностью менявшему то хозяев, то подрядчиков, да так иоставшемуся недоделанным. Месяц назад в свою родную Поднебесную убрались китайскиестроители, никак не способные привыкнуть к российскому обычаю задерживатьзарплату, а турки, о которых с гордостью трепался по телевизору мэр, что-то непоявлялись. Видимо, тоже прослышали о новых традициях касаемо вознаграждения затруд и не хотели превращать свою жизнь в бесконечный ленинский субботник…

Отрок перегнулся к нему, в нос ударил густой запашокпортвейна:

– Давай вон туда, к забору… Ага. Глуши реактор. Юлия, я васимею честь душевно пригласить отдаться…

– Что, здесь? – В ее голосе Родион что-то не почуялособенного протеста.

– А в лифте лучше было? Тут тебе и музыка играет, и вино подрукой…

– А этот? – хихикнула Юлия.

– А чего, пусть сидит, чего не видел? Дети, что ли? Ему подолжности смущаться не полагается… лови купюру, шеф. Хочешь, иди погуляй, сопривон унитаз для дома, для семьи, а хочешь, сиди тихонечко и меняй кассетки…Юлия, любовь моя на всю сегодняшнюю пятницу… – и в следующий миг затрещализастежки-липучки ее курточки.

– Эй! – сказал Родион громко. – Я на этом собачьемветру гулять не собираюсь…

– Ну тогда сиди и учись… – придушенным голосом бросилотрок. – Только помолчи, кайф влюбленным не ломай…

Нет, такого с ним еще не случалось в многотрудной работенезарегистрированного частного извозчика… Он пропустил момент, когда следовало,плюнув на все и забрав ключ зажигания, вылезти из машины – не до утра же будутблудить… Отчего-то выходить теперь казалось еще стыднее и унизительнее, чемоставаться на месте. Родион, ругаясь про себя, сидел, вжавшись в сиденье,избегая смотреть в зеркальце заднего вида. В машине было темно, ониостановились вдали от фонарей – сопляк, хоть и пьяный, место выбрал с умом, иза спиной Родиона совершенно непринужденно, словно его здесь и не было,разворачивалось нехитрое действо: ритмичная возня, стоны и оханье, прекраснознакомое каждому взрослому мужику с опытом чмоканье-хлюпанье…

Странно, но он не испытывал ни малейшего возбуждения, хотячуть ли не рядом с ним громко колыхались слившиеся тела и запах секса в салонес наглухо задраенными окнами становился все сильнее. Отвращение к ним, к себе,к окружающей жизни превозмогало все остальные эмоции. Наверное, в такомсостоянии люди способны убить: он вдруг представил свою Зойку, Зайчика назаднем сиденье наемной машины, в руках пьяного сопляка… В виски словновонзились тонкие иглы, Родион едва не взвыл от безнадежности, повторял в уме,словно испортившийся патефон: «С ней такого не будет, с моей дочкой ни за чтотакого не будет, пусть жизнь теперь другая, Зойка все равно вырастет лучше ичище, с ней такого не будет…» Тяжелый запах словно пропитал его всего, и он,скрипнув зубами, сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Что на заднемсиденье прошло совершенно незамеченным, там как ни в чем не бывало продолжалисьсамозабвенные оханья и стенанья, порой непонятно чьи ноги задевали спинкипередних сидений, рядом с ним, поверх мятых купюр, шлепнулась в коробку чернаятуфелька. Докурив, он протянул руку и сменил доигравшую до конца кассету.Теперь в салоне хрипло надрывалась Люба Успенская:

– А я сяду в кабриолет

И уеду куда-нибудь,

Ты проснешься – меня здесь нет…

Он любил и эту песню, но боялся, что отныне она всегда будетассоциироваться с воспоминаниями об очередном унижении.

«Собственно говоря, никто тебя не унижает, – подумалон. – Им и в голову не приходит, что они тебя унижают, чего же ты воешь наЛуну?» Но эти утешительные мысли помогали плохо. Бессильное отвращение к самомусебе, смешанное с этим проклятым запахом, проникало под череп, во все поры.

Он не сразу и сообразил, что сзади давно уже стоит тишина.Потом снова забулькало, щелкнула зажигалка, на миг озарив салон трепещущимсиянием.

– Командир! – подал голос вовсе уж рассолодевшийсопляк. – Местами поменяться не хочешь?

– Что? – Он не сразу и сообразил.

– К девочке не хочешь, говорю? А то она не кончила, грустит…

– Ой, противный… – послышался деланно застенчивый девичийголосок.

– А что? Должен я заботиться о любимой женщине, чтоб словилаоргазм? Греби сюда, шеф, а она потом сравнит… Может, с тобой тусоваться ибудет, а, Юльк?

– Ой, противный…