Морозный ветер атаки - Александр Тамоников Страница 2

Изба была вместительной. Она смотрелась опрятно, в отличие от соседних. Дорожку к крыльцу недавно прочистили, как и скаты крыши. На крыльце мерцал огонек папиросы. Люди на морозе долго не курили, несколько затяжек и – обратно в дом. Потом из избы вышла женщина, быстро просеменила по дорожке, отперла калитку и побежала по деревне. Стало тихо, только из избы проистекал монотонный гул.

– Товарищ лейтенант, скоро немцы появятся, на Клин пойдут, – забормотал в спину Гончар. – Местные предатели их ждут, хлебом-солью встречать собираются. Не сожгли наши эту деревню, недоглядели…

Увы, не в каждом населенном пункте оккупантов встречали как должно – огнем из берданок, злобой и презрением. Недовольных советскими порядками скопилось предостаточно. Одни ненавидели большевистскую власть, подарившую народу колхозы, другие тряслись за свою жизнь. Откуда взялись все эти люди, еще вчера – законопослушные, преданные революции граждане?

Масла в огонь подлил приказ Ставки ВГК № 428 четырехдневной давности. Документ предписывал лишать германскую армию возможности останавливаться в селах, выгонять захватчиков на холод в чистое поле, выкуривать из теплых помещений и убежищ. С этой целью в немецкий тыл забрасывались диверсионные группы – разрушать и сжигать дотла населенные пункты, пригодные для постоя немецкой армии.

Напротив выделялся такой же переулок, в нем обозначились смутные фигуры – сержант Лазаренко и его часть группы. Разведчики залегли, лишь один силуэт колебался в морозном воздухе. Глеб оторвался от будки, показал на избу. Наблюдатель отозвался условным знаком: понял вас.

Несколько человек перебежали дорогу, присели под оградой, слились с сугробами. С другой стороны перебрались бойцы Лазаренко, разбежались по задворкам. Глеб отомкнул калитку и побежал, пригнувшись, к крыльцу.

– Вербин, за мной, остальным рассредоточиться…

У крыльца уже сидел на корточках сержант Лазаренко. За его спиной маячил кто-то еще – кажется, Гулыгин, вечно мрачный, язвительный, потерявший в Можайске всю семью, включая двух несовершеннолетних детей.

– Товарищ лейтенант, в избе местные мужики в количестве трех-четырех человек, – прошептал сержант. – Баба была, но ушла. У них настроение праздничное, с чего бы? Смеются, шутят, матом кроют. Это не партизаны. Хотите дорогу у них спросить? Так я и сам могу показать…

– Помолчи, Лазаренко. Людей распределил?

– Так точно, товарищ лейтенант.

– Кто там за тобой? Гулыгин? Пошли в дом, остальные пусть держат ухо востро. Поговорим с сельчанами, посмотрим, чем они тут дышат…

Бойцы затаились в огороде – визуально и не поймешь, что это люди. Небо покрывалось серостью. Рассвет в это время года – дело затяжное, муторное. Жизнь, казалось, теплилась лишь в одной избе. Остальная деревня помалкивала.

Глеб поднялся на крыльцо. Дверь, обитая войлоком, была не заперта. Шубин осторожно подал ее вверх, чтобы не скрипнула, приоткрыл. Четверо бойцов проникли внутрь. В сенях ступали мягко, чтобы не задеть развешанный инвентарь, составленные друг в друга баки и тазики. На гвозде висели березовые веники – видимо, в доме любили попариться. За дверью в горницу высилась большая русская печь, беленная известью. Электричество отсутствовало, горела керосинка. От печи исходило тепло – вовсе не повод расслабиться.

Шубин повернулся, сделал знак: на месте! Разведчики остановились. В горнице приглушенно беседовали люди.

– Слышь, Сергеич, – сипло бубнил один мужик, – поднимай народ, хватит дрыхнуть. Скоро немцы подъедут – встречать пойдем. Матрене я уже сказал, чтобы стол ломился – баба вроде правильная, все сделает, даст шумок, чтобы тащили свои заначки. Мы теперь тут власть, мужики, и надо вести себя грамотно, чтобы немчура другую не назначила, а нас к стенке не поставила. Кто их знает, что у них на уме, у этих добродетелей. Но без нашей помощи они не справятся – должны понимать…

– Петрович, а ничего, что ты при большевиках председателем сельсовета был? – ухмыльнулся собеседник. – Тебя и поставят первым к стенке, а?

– А сам-то? Зоотехник хренов, в сельсовете народным избранником заседал – не чешется под лопаткой? Я месяц обязанности исполнял, а ты, считай, год штаны протирал, надои с обмолотами подсчитывал… Мы с тобой в партии не состояли, от парткома держались подальше, а нашего главного партийца Барыкина я бы первым кончил, кабы он не утек… Не нашли его, кстати?

– Нет его нигде, Петрович, всю деревню обошли. Ноги сделал, большевик проклятый.

– Ну, ничего, найдем. Так что помолчи, Сергеич. Немцы появятся на рассвете, чуйка у меня. Они дальше пойдут, на Клин, а мы здесь останемся и всех наших колхозников к ногтю прижмем. Припомним, кто тут в Красной армии служил, кто в партизаны идти агитировал, засады на немецкие колонны учинять… А пока буди, кто там еще не встал – лопаты в зубы, пусть дорогу дальше чистят. Там сугробы по шею, как немцы проедут? А им на Клин надо, на Солнечногорск. А через день-другой и Белокаменную возьмут… Толкни своего шурина, закемарил он чего-то, пока мы с тобой государственные вопросы решаем.

– Ага, Петрович, мигом сделаем. Эй, Санек, вставай, чего тебя развезло? – последовал звук оплеухи. Мужики смеялись, сновидец матерно выражался.

Немая сцена удалась. Шубин вышел из-за печки в круг света. Все трое опешили, грузный сельчанин с одутловатым лицом схватился за берданку, но замялся, не решаясь вскинуть. Двое сидели за столом, один зевал, очумело вращая глазами. Грузный мгновение назад сидел на подоконнике, а теперь мялся посреди горницы, напрягая глаза. Силуэт пришельца выделялся нечетко. Не угадаешь, кто такой – автомат за плечом, облачен во все белое, капюшон натянут почти на глаза. Проснувшийся мужик закашлялся, схватился за горло.

– Доброй ночи, господа! – каркнул по-немецки Глеб. Все понятно, но требовалось подтверждение. – Германская армия приветствует жителей освобожденной России!

Что-то другое в голову не пришло, но они и этого не поняли. Петрович вытянулся в струнку, задрал голову. В армии он служил, но очень давно. И неизвестно еще, в чьей армии! Остальные выскочили из-за стола. Коренастый Сергеич неумело выбросил руку в фашистском приветствии, едва не врезав шурину по челюсти. У всех троих заблестели глаза. Там было все, что положено: робость, страх, предвкушение!

– Рады вас приветствовать, господин офицер… – забормотал Петрович, – милости просим, как говорится, на нашу гостеприимную землю. Мы представители местной гражданской власти, прогнали большевиков, вот вас ждем… Готовы служить Великой Германии, уничтожать большевистскую заразу…

– Ладно, кончаем цирк, – перебил Глеб. – Разведка 2-й Московской стрелковой дивизии, с чем вас, господа, и поздравляем.

На несостоявшихся предателей было жалко смотреть. Петрович дернулся, сделал попытку вскинуть берданку, но выступил вперед Гулыгин, двинул прикладом в челюсть. Петрович схватился за разбитую кость, отпрянул к подоконнику, берданка уплыла в чужие руки. Остальные испуганно закричали, шурин перевернул табуретку. Глеб схватил его за шиворот, хорошенько встряхнул и вложил всю мощь народного гнева в последующий удар. Шурин, падая, опрокинул стол, Глеб поморщился – что же ты так грохочешь, гражданин. Сергеич попятился к окну, чтобы выбить задом стекло. Лазаренко и Вербин бросились одновременно, схватили его за локти, Лазаренко не сдержался, двинул предателя в висок, и Сергеич распростерся на треснувшей столешнице.