Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур Страница 2

Яшкин опустил завернутый в мешки контейнер на край ямы и с минуту стоял, переводя дух. Оружие, лежавшее в контейнере, могло выдержать перевозку по любому бездорожью. Он подтолкнул контейнер к яме, и тот, перевалившись через край, свалился с двухметровой высоты на глинистое дно, где от растаявшего снега уже собралась лужа воды. Яшкин не видел, как лег контейнер, да это было и неважно.

Возле дома уже давно, несколько недель, лежали полоски свинцовой обшивки, которыми майор собирался обложить печку, но теперь использовал по другому назначению: накрыл ими пластиковый контейнер. Оставалось только засыпать яму землей, похоронить то, что он принес домой.

Яшкин хотел закончить все до того, как жена вернется домой. В Зоне предмет, лежавший на дне двухметровой ямы, называли «Жуковым» — в честь советского полководца, Георгия Константиновича Жукова, прославившегося победами под Ленинградом и Сталинградом, освободившего Варшаву и взявшего Берлин, самого известного из героев Великой Отечественной войны. Жуков умер девятнадцать лет назад, и тот факт, что оружие назвали именем человека, внушавшего страх не только врагу, говорил о многом. Майор Яшкин, офицер 12-го Управления, знал, что свинцовые листы будут маскировать радиационное излучение.

Он не знал, когда вскроет это захоронение, да и не особенно об этом задумывался. Сейчас ему предстояло рассказать жене о том, какое будущее их ждет. Сделать это нужно было сегодня, не откладывая на другой день. Она еще не знала, что 20 марта в 16.05 его вызвали к командиру, а в 16.11 он вошел в кабинет генерала, который, не предложив даже присесть, но, уставившись в лежащий на столе лист, сообщил, что из-за уменьшения финансирования численность размещенных на территории Арзамаса-16 подразделений 12-го Управления сокращается на тридцать процентов и офицерам с большим сроком службы и высокой зарплатой грозит увольнение к концу текущего месяца. Потрясенный новостью, майор Яшкин успел лишь спросить, что будет с пенсией подлежащих сокращению офицеров. Генерал пожал плечами и развел руками, как бы говоря, что и сам ничего не знает. Далее Яшкин узнал, что последним днем службы станет для него последний день месяца, и что домик, который он занимает, будет передан ему в знак благодарности за долгую и верную службу. Никаких торжественных мероприятий не запланировано. Ни речей, ни прощания с Управлением, в котором он прослужил тридцать два года. Генерал взял ручку, вычеркнул из списка фамилию майора Яшкина и бросил взгляд на часы, давая понять, что список большой, что своей очереди дожидаются другие, так что вы, товарищ майор, уж выметайтесь, пожалуйста, побыстрее.

Он вышел из кабинета, словно оглушенный, и пересек приемную, не глядя на дожидавшихся вызова других офицеров. Какое унижение! До сих пор Олег Яшкин полагал, что заслужил уважение со стороны государства и что оно примет во внимание его заслуги. Конечно, он помнил, как годом ранее были уволены другие, но разве можно поступать так же с офицером, отвечающим за сохранность боеголовок? И вот теперь такой позор! Все тридцать два года службы были оценены в восемь минут — столько времени пробыл майор в кабинете какого-то бюрократа, которому не хватило смелости даже посмотреть ему в глаза.

А между тем работа, которой он занимался, отнюдь не утратила своей важности. И меньше ее не стало. Помимо ядерных боеголовок, [1]на складах — в подземных бункерах и наземных деревянных сооружениях — хранились также боеголовки к артиллерийским снарядам, торпедам и минам. Их доставляли сюда для демонтажа — так сказать, перековывали мечи на орала, — потому что государство не могло больше платить по счетам. Сопроводительные документы валялись, никому не нужные, в коробках на захламленных столах; сами же боеголовки складировались партиями для отправки в цеха по утилизации, находящиеся в самом конце участка. Майор взял одну боеголовку, и этого никто не заметил.

Он служил великой стране, супердержаве. Но государство не могло больше оплачивать его услуги. Злость и гнев нашли, наконец, цель. Майор бросил последние комья мерзлой глины. Весной, когда потеплеет, он посадит здесь овощи. В окнах, за спиной у него, зажегся свет. Жена вернулась из храма Святого Серафима, куда ходила мыть полы и убирать пыль.

Майор Яшкин сбросил рабочий комбинезон, снова надел военную форму и вернулся в кухню, где вымыл руки теплой водой и выпил кофе, в который добавил изрядную порцию водки. Потом, изобразив улыбку, вышел к жене. Позже, когда они лягут в постель и, ища тепла, прижмутся друг к другу, он расскажет ей о том, как с ним поступили, и добавит, что починил трубу, о чем она уже на следующий день сообщит соседке.

Майор Яшкин не знал, какое будущее ждет захороненный во дворе контейнер. К краже боеголовки его подтолкнули обида и гнев, но что делать с украденным, он еще не знал. Зато знал, что ненавидит тех, кто унизил его. Впервые за всю сознательную жизнь им руководила не преданность Родине, а ненависть.

За окном, скрывая холмик свежевскопанной земли, падал снег. Белый и чистый.

Его внедрили в семью в самом начале года. Терпеливо ожидая у передней двери, Джонатан Кэррик слышал, как мать отчитывает детей за неорганизованность. Он улыбнулся. Потом с площадки донеслись шаги — мать вела их по широкой лестнице, мимо двух итальянских картин шестнадцатого века, таких больших, что повесить их следовало бы в галерее. Увидев Кэррика, женщина состроила гримасу.

— Думаю, Джонни, мы уже готовы.

— Уверен, мы наверстаем время, миссис Гольдман. Не проблема.

Он, конечно, приврал, но лишь самую чуточку. По утрам улицы между этим домом в Найтсбридже и школой в Кенсингтоне — она называлась «международной», потому что в ней учились отпрыски очень богатых семей из многих стран, — всегда были забиты автомобилями. После внедрения в семью жизнь Джонатана Кэррика превратилась в один сплошной обман, и ему приходилось постоянно быть настороже, чтобы не сказать лишнего.

— И не беспокойтесь, к собранию они успеют — я вам обещаю.

Из двери, ведущей в кухню, появилась служанка с двумя пластиковыми контейнерами с фруктами и сэндвичами. Это тоже было составной частью утреннего ритуала. Дети брали контейнеры с собой, съедали на ланч то, что им давали в школе, и контейнеры возвращались домой в целости и сохранности. Фрукты и сэндвичи поступали на кухню и доставались Кэррику и Роулингсу, через которого Кэррик и попал в семью, или же Григорию и Виктору.

— Пожалуйста, милые, быстрее, — поторопила детей миссис Гольдман.

Сельма и Питер скатились по ступенькам. Девочке было девять, мальчику — шесть. Жизнерадостные, бойкие, веселые и счастливые.

— Доброе утро, мистер Кэррик… Привет, Джонни… — Допускать фамильярное к себе отношение в присутствии их матери было бы неверно, а потому он сурово сдвинул брови, буркнул что-то насчет опоздания и посмотрел на часы. Его демонстративная строгость была оценена по достоинству — Сельма рассмеялась, Питер захихикал.